Люди на болоте

И ребенку ясно, - если хочешь добиться чего-нибудь, подай пример сам. А тут, как назло, в своей хате порядка такого, чтоб остальным пример показать, и следа нет. И не потому, что не хотел, не пробовал порядок этот установить.

Пробовал, и даже не раз, но что ты поделаешь, если матка да, можно сказать, и отец понимать ничего не хотят? Матка, если сделаешь что не no-заведенному, сразу от страха бледнеет, крестится, причитает.

Едва принялся колоть дрова в воскресенье, так прибежала, слезно просить, умолять начала, чтоб не гневил бога. Тогда он заявил ясно, что бога нет, но она и слушать не стала, бросилась к нему, как к злодею какому-то или сумасшедшему..

- Миканорко! Ты сам не знаешь, что говоришь! Не знаешь! .. Божечко! Не услышь его!..

- Не бойся, мамо! Не услышит он ничего - потому что нет его, не секрет!

- Святой боже! Святой бессмертный!.. Не слушай его!..

- Не слушает он, мамо! Некому слушать! Выдумки все это!..

- Миканорко! Миканорко! Богом прошу!

Она жалась к его груди, зашлась в плаче, просто стонала от страха, и Миканор, как ни воинственно был настроен, умолк, пожалел старуху. Мать же, успокоившись немного, вытерла краем платка лицо, глянула на него пристально, неспокойно сказала:

- Подговаривает тебя кто-то против бога, антихристов какой-то голос!

- Никто не подговаривает, мамо! Сам знаю! Вот только на вас удивляюсь!..

- Подговаривает! Чую,х Миканорко... - Она спросила тревожно: - Не заболел ли ты?

Здоров. В том-то и дело, что здоров и видит такое, чего другие - не секрет - не видят; и среди них мать, которую и жалко и за которую не то что стыдно, но больно. Она ведь боится всего, что против религии, по своей темноте, по несознательности, - так что, если поразмыслить, сама по себе она не виновата и стыдиться за нее, ясно, нечего. Но хоть и жалко ее и нелегко видеть, как она переживает, сидеть, как на привале, сложа руки, тоже не метод. Надо идти вперед и вперед, по ленинскому маршруту.

Конечно, тут нельзя не учитывать, что мать есть мать, не враг какой-то, а свой человек, только несознательный; надо как-то считаться с ней, разъяснять, наступать умно, можно сказать, с тактикой, с маневром, действовать в обход и тому подобное. Но наступать, конечно, надо - иначе ничего не добьешься. Пусть привыкает и она, и отец тоже, что не так прочны их давние порядки и что боги - не такие паны, о которых и подумать нельзя непочтительно, не то что сказать...

Бог и всякие святые - вот с чем воевать надо. В каждой куреневской хате в углу под рушниками - как прусаки какие-нибудь в золоте! Всюду, куда ни глянь, в хате гниль, нищета, бедность, а тут - блеск, роскошь! Как в царских палатах, видно! Царя сбросили, кости его давно сгнили, а эти живут, людской темнотой пользуются! Живут, и ничего себе!

С самого начала, как вернулся со службы, возненавидел Миканор эту свору, что, как часовые, строго стерегли человеческое горе, - ни разу не поднялась рука перекреститься на них. Со временем нелюбовь его еще больше усилилась, спокойно глядеть не мог на этот обман, так и хотелось сказать о них что-нибудь насмешливое, едкое. Долго сдерживался, уважая мать, но ведь надо было наконец двигаться вперед.

Не век же терпеть, мириться с темнотой матери.

Встал после обеда из-за стола и, когда надо было перекреститься, подошел ближе к образам, присмотрелся, спросил с самым серьезным видом:

- Кто это - верхний бог, вроде на старого Глушака похожий?

Мать чуть не выпустила миску из рук.

- Миканорко! - Он заметил: в материнских глазах были тревога, отчаяние. - Зачем тебе это? Зачем трогать его? Или он тебе плохое что сделал?

- Нет, не сделал и не мог сделать! Чего не было, того не было! Только ведь - вылитый Глушак! Будто, скажи ты, с Корча рисовали!

- Покарает он тебя за такие твои слова, Миканорко!

Ой, не стерпит он, болит моя душа!

- Доска крашеная, мамо, все стерпит! Глушак, ну, правда же, вылитый Глушак!

- Не трогай матку! - перекрестившись, вздохнул сонливо, вступился за старуху отец. - Не нравится, так не смотри, а не трегай. - Он еще зевнул, сладко потянулся, почесал спину, мирно сказал жене: - И ты не дрожи очень] Может, оно, как говорится, и правда... Не доказал никто, не видел своими глазами... Так можно думать и так и этак...

- Как это - и так и этак? - возмутилась мать. - Как у тебя язык поворачивается! Пусть он - молодой, а ты ведь - жизнь прожил, навидался всякого...

Отец покряхтел, поскреб затылок.

- В том-то и соль, что всякое видел. По-разному расписывают все святых и бога... Как был в Маньчжурии, так там - совсем иной бог. Желтый, косоглазый, хитрый такой... Как будто их несколько, богов...

- Совсем сдурел на старости лет! - только и сказала мать.

Отец снова почесал затылок.

- И святые у всех разные... - Белый, в холщовых штанах и длинной, чуть не до колен, рубашке, он приблизился к податям и, когда сел на край, сказал Миканору: - И ты не очень - на образа!.. Не нами заведено...

- Так что - если не нами! Глаза закрыть?

- Не обязательно закрывать... - Отец сладко зевнул.

- А что ж? Если душа просто не выдерживает этой глупости?!

- Всяких глупостей много...