Люди на дороге жизни. Журнальный вариант

Следующим оказался филейный цех. Рассказывают, как бланшируют ры­бу, куда она потом идёт. Я снова постоял чуть-чуть и отхожу в сторону. Оста­навливаюсь возле молодой работницы, которая перекладывает какие-то па­кеты. И опять, оторвавшись ото всех, к нам подходит Гагарин. Оказывается, в пакетах наборы из трёх видов рыбы. Космонавт с интересом вертит пакет в руках. Говорю: “Вот с чем ехать на рыбалку, Юрий Алексеевич, никаких за­бот”. А Гагарин смеётся: “Точно-точно, хорошая, наверное, будет уха”.

В один из таких подходов, пока сопровождающие догоняли знатного гос­тя, говорю ему: “Знаете, Юрий Алексеевич, Вы, когда полетели, я соргани­зовал демонстрацию в Ленинграде, я был студентом и сорвал голос”. — “А на­до ли было?” — улыбнулся Гагарин. “Сейчас-то не знаю, а тогда орал”.

Вот так прошло время на рыбокомбинате.Потом переехали на какое-то рыболовецкое судно, большое, крупное, чтобы там пообедать. Ну, проходим, я тоже иду за стол. За столом человек двенадцать, не больше. Я как раз ока­зался напротив Гагарина. Пью я винцо — “Мадеру”, я ж на работе, мне нель­зя напиваться. Юрий Алексеевич пьёт водку. И я смотрю: у него не багрове­ет даже, а фиолетовым наливается шрам над бровью. Потом были всякие рас­сказы о том, что он якобы прыгал с балкона от какой-то женщины, вроде муж пришёл. Но где тут правда, где вымысел, сейчас установить трудно. Да и не надо это. А тогда я глядел на него и думал: ёлки-палки, как тяжело быть в на­шей стране великим при жизни! Ведь ему же никуда не сходить, не отойти в сторону, не сделать ничего, никого не погладить, ни с кем не поспорить, не выпить. Везде он должен держать марку, должен улыбаться, быть симво­лом страны.

Ну, пообедали. Переходим на другое рыболовецкое судно. Там трап, по трапу надо подниматься. Стоит парень из КГБ. Я подхожу, он спрашивает: “Вы откуда?” Обычно весь день меня никто не спрашивал. Видят, что мужичок молодой с университетским значком, с этим “поплавком”, уверенно ходит. Московские думают, что я местный кагэбэшник, а местные думают, что я мос­ковский кагэбэшник. И как бы меня везде не трогают. А этот спросил: вы кто, откуда? Я говорю: “Я журналист из газеты “Кандалакшский коммунист”. Он так рот разинул: “Откуда-откуда?” — “Кандалакшский коммунист”, — уже с мень­шей уверенностью я говорю. “Какой коммунист?! А ну-ка, иди отсюда” — и не пустил меня. На этом и закончилась моя миссия по визиту Гагарина.

Я привёз фотографию, где мы с Гагариным. Просто больше никакой не было. Кто-то из фотографов дал, по-моему, из “Комсомольца Заполярья”. И её напечатали в нашей газете. Но меня так заретушировали, что даже я сам себя не узнал, не то что кто-то меня бы узнал.

А на память о полёте и о встрече с Гагариным у меня остались сорван­ный голос — певучий был голос, звонкий, вся родня у меня певучая, — и ав­тограф в блокноте.

Скитания с блокнотом и гитарой

Через некоторое время жизнь моя резко покосилась, и я послал уни­верситетским друзьям три телеграммы. В каждой из них было два слова: “Мне плохо”. Дело в том, что я столкнулся с предательством близкого че­ловека. Послал в Петрозаводск Эрику Цыпкину, в Ленинград — Толе Ежелеву, в Ярославль — Лёне Винникову. Цыпкин в ответ присылает телеграм­му: “Объясни, в чём дело”. Ежелев, не дождавшись пассажирского поезда из Ленинграда в Мурманск, который проходил через Кандалакшу, сел на какой-то товарняк и приехал на нём. Но я буквально за несколько часов до этого уехал из Кандалакши. А Лёнька Винников прислал простую телеграм­му: “Приезжай”.

Я приехал в Ярославль. Он меня сразу повёл в газету, познакомил с за­местителем редактора Семёном Подлипским. Редактор Иванов Александр Михайлович был в отпуске. Мне говорят: вот промышленный отдел, вот тебе задание. Дали кандидатуру какого-то рационализатора. Я пошёл, написал. Людям понравилось. Набрали гранки, уже хотели ставить в номер. И в этот момент приходит из отпуска Иванов. А там была, как бы сказать, междоусоб­ная война Иванова и Подлипского. И у того, и у другого был свой актив, свой лагерь. Иванов, видя, что Подлипский приветил какого-то парня, который написал по их заданию заметку, это значит, будет ещё один штык в отряде Подлипского. И он не стал принимать меня на работу. Даже ничего не гово­ря мне, намекнул Лёньке: твоего товарища не возьмём. Только потом я по­нял, в чём дело.