Люди на дороге жизни. Журнальный вариант

А здесь письма шли не только из Смоленска. Со всей страны. Было яс­но: проблема государственная. В том числе, моя личная. Дом-то я купил, а земли официально не имел. Спасибо, директор племптицезавода “Смена”, на чьей территории было Слотино, Лев Ипполитович Тучемский подсказал за­ключить договор с хозяйством о том, что я буду выращивать корма, то есть сено, а за это мне отводился участок. Кстати, по той же схеме получил зем­лю и мой друг по охотничье-рыболовной компании, “известинский” фельето­нист Владимир Дмитриевич Надеин, с которым мы поселились в Слотине. А корма что было не выращивать? Отличная трава росла прямо на задах уча­стка: приезжай и коси.

Про Льва Ипполитовича — особый разговор. Нынешние властители, боль­шие и маленькие, то и дело трындят о том, что до них в Советском Союзе и промышленности не было, и толковых хозяйственных руководителей не су­ществовало. Когда каждый из них был, как говорится, сам никто и звать ни­как, Тучемский уже был фигурой европейского масштаба. Он возглавлял один из лучших в Европе племптицезавод “Смена”, где выращивались элитные по­роды кур, которые расходились потом по многим хозяйствам.

Но не одними курами славилась “Смена”. Тучемский собрал, купив за границей, большое стадо высокоудойных коров, и каждое утро в московские магазины уезжали сверкающие цистерны с молоком. А какой посёлок Берез­няки, где была центральная усадьба, сделал Лев Ипполитович! Жилые дома не только этажные, но и коттеджные, магазины, поликлиника, аллеи и цвет­ники. Всё там было: и детский сад, и школа, и Дом культуры, и свой зоопарк, и забава для детей — катание на лошадях.

Однако вернусь к откликам на корреспонденцию Вадима Летова. На мой взгляд, появлялся шанс громко сказать о жгучей проблеме, затрагивающей интересы если не миллионов, то сотен тысяч людей. Я решил, что надо опуб­ликовать большую подборку писем. Говорю об этом Феофанову. Он меня, прищурившись, спрашивает: “Зачем?” У него была привычка: прищурит и без того маленькие глазки, взгляд становится усмешливый, как будто он наперёд знает всё, что ему скажут. Ну, я, горячась, начинаю рассказывать, как важ­но отменить этот, прямо говоря, антинародный закон. “Дадим большую под­борку, я сам её подготовлю, прочитает Горбачёв, поручит разобраться”. На­счёт Горбачёва Феофанов не ожидал. Прищур приоткрыл, усмешка осталась. “Ты что, Слава! Будет тебе Горбачёв читать! Ему кладут столько бумаг”. Я не отступаю. “Если напечатаем, может быть, прочитает. Ане опубликуем, конеч­но, не прочитает”.

В “Известиях” редактор отдела — значительная фигура. Его решение мо­жет отменить только главный редактор, даже не все заместители. А Феофа­нов возглавлял ведущий отдел, к тому же был человек с именем. Поэтому я понимал: уламывать надо его. А он чего-то боялся. Ясно, чего, — не под­нять бы опасную волну. Каменные люди в Политбюро могли зарычать: это что же? Предлагается отменить фундаментальный закон, запрещающий прода­вать землю в частные руки?

Я выискивал разные способы повлиять на Феофанова. На одной из бли­жайших “летучек” вспомнил корреспонденцию Летова и сказал, что идёт об­вальный поток писем. Приводил Феофанову примеры из жизни, говорил: вот вы захотите купить дом в деревне, а земли вам не дадут. Он щурил глаза, почти смыкая веки, и насмешливо парировал: “У меня, как ты знаешь, хоро­шая “известинская дача”. Мне было видно: побаивается человек. Сейчас он член редколлегии “второй” газеты страны (хотя многие считали её по влиянию на общество первой, важнее “Правды”), а случись что, все блага отнимут. С другой стороны, он, чувствую, понимал: есть интересы огромного количе­ства людей и есть несовершенный закон. А тут ещё я наступал: “Чего вы бо­итесь, Юрий Васильевич? Ведь вы же были на фронте разведчиком... смелым человеком были — вон сколько наград!” Он хмурился: “Тогда, Слава, было другое время”