Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти

Галачиха и физически и морально легче переносила жизнь в лагере, чем более молодая Ева Казмарова, бывшая «печальная принцесса», склонная к меланхолии. Жизненный путь Галачихи не был устлан розами, доля ей выпала тяжкая, она с детства сама добывала хлеб, и особенно трудно ей приходилось в годы кризиса. У старой работницы было достаточно горького опыта, она знала «господ», как знают врага, умела обойтись с ними с простонародной хитрецой, ладила и с надзирательницами. По мере сил она помогала Еве, которая своей неловкостью раздражала лагерное начальство. Больше того: Галачиха утешала Еву, когда та падала духом или очень слабела физически. Сейчас Галачиха подбадривала ее, как когда-то своих племянников.

— Шагай, доченька, шагай, всему бывает конец, только у бублика его нет, — приговаривала она певучим улецким говором. — Три года мы выдержали, выдержим и еще два-три дня. Немцам уже совсем худо приходится.

Была весна, цвели цветы на лужайках, на светлой песчаной почве зеленели всходы и темнели сосновые леса… Как прекрасна была бы Германия без нацистов! Но много ли радости узницам от этого привольного пейзажа, пока их гонят под конвоем? При взгляде на высокое весеннее небо кружится голова, люди двигаются по равнине, как заведенные машины. Капризное апрельское небо то проясняется, то снова затягивается тучками, зной и холод чередуются, как в балладе «Загоржево ложе»[241]. Но ни солнце, ни весенний ветер не радуют сейчас узниц. Когда светит солнце, его лучи бьют в глаза, и от этого шумит в ушах и кружится голова. Горит опаленная солнцем кожа, от голода и усталости иссякают последние силы. А когда поднимается ветер, резкий ветер приморских равнин, который гуляет на просторе, дует так, что чуть не валит с ног. В глаза, в нос, в уши набиваются пыль и песок, во рту пересыхает, и жажда становится еще острее.

В провинции Мекленбург встречаются маленькие озера, кажется, что это далекое море Ганновера то там, то здесь показывает свой зеленый глаз. Блажена и Мильча, едва завидев воду, выбегали вперед, жадно освежали пересохшие, жесткие от пыли и песка губы, набирали воды в миски и несли ее Галачихе и матери, но доносили не больше половины — вода в спешке расплескивалась.

В свежем, чистом воздухе раздался звонкий выстрел, такой подходящий к этим лесам, полям и солнечному свету, напоминающий об охоте… Кто же из заключенных отстал и свалился? Передние прибавили шагу, словно их подстегнули, они шумно дышали, как загнанные звери, их легкие захлебывались от свежего воздуха, ноги были стерты и натружены. Но узники шли, шли, шли…

Наконец вблизи полуразрушенного городка эсэсовцы объявили привал. Узницы расположились на лужайке; женщины вытянули ноги и глядели на тощие пакетики с остатками еды, которую выдали вчера вечером в лагере. С тех пор им не давали ничего. Изнуренные люди отдыхали молча, тупо.

Вдруг мимо Блажены, как-то смешно и жалко пригибаясь, пробежали эсэсовцы и со всех ног помчались к ближайшему строению. Что случилось? Блажена замерла на месте. С высокого весеннего неба вдруг что-то обрушилось. Мотора не было слышно, видимо самолет спикировал. Блажену обдало ветром от крыльев. С бреющего полета застрочил пулемет — словно разом заработала вся лагерная пошивочная. Блажена инстинктивно бросилась ничком на землю. Она увидела, что группа разбежалась и девушки машут самолету белыми платками. Все это было бы даже забавно, если бы не было так страшно. Но вот мотор оглушительно взревел, и самолет снова взмыл в небо.

— Что это было? — спросила мать Блажены, ни жива ни мертва от страха.

— Американские пикировщики, — ответила Ева Казмарова. — Я заметила белую звезду.

— А почему они в нас стреляют? — спросила Галачиха.

— Говорят, неподалеку какой-то аэродром.

— Я спрошу у Кето, — вставая, сказала Блажена.

Но она тщетно искала подругу. Кето и всех других советских девушек и след простыл: они бежали при первом же переполохе. И почему мы не поступили так же?!

Эсэсовцы вернулись из трактира, где они укрывались, и погнали колонну дальше.

Мать Блажены не в силах была подняться.

— Иди, иди, Блаженка, обо мне не думай, лучше оставь меня.

Чтобы мать, которую Зденка спасла от газовой камеры, погибла теперь, у самой цели? Она настолько исхудала, что Блажена и Мильча могли бы нести ее на руках, но нести старых и больных было запрещено. Известно, что из этого получалось.

— Молчите, тетя, — неумолимо сказала Мильча, подражая манере Зденки подбадривать отчаявшихся. — И не возражайте. Вы отлично можете идти!

— Оставьте вы меня в покое! — воскликнула старуха со злобой обессилевшего человека. — Бегите сами, вы молодые.

— Так-то ты относишься к отцу и к Венушке! — с укором проговорила Блажена.

— Э-э, бог весть где им пришел конец, — апатично отозвалась мать. Это безразличие больше всего перепугало Блажену.

— Ну, ладно, — решительно сказала она. — Я тоже никуда не пойду. Останусь с тобой, пусть нас пристрелят обеих.

Эти сердитые слова подействовали на мать, словно подстегнули ее. Старуху с трудом подняли на ноги, она встала и пошла.

ЖИВАЯ СОЛОМА