Люди не ангелы

— А почему нет? Лентяй он только, учится плохо.

— Ты тоже не отличница.

— Зато ты у нас примерный! — И Настька засмеялась, брызнув звоном серебряных колокольчиков, отчего у Павла что-то теплое шевельнулось в груди.

Разговор не получался, а Павлу столько надо было сказать ей! Но не так это легко — сказать, что он любит… Как потом смотреть в глаза Насте? И почему именно сегодня он должен об этом сказать? И надо ли вообще говорить? Ведь для Насти он настолько привычен, что она его, кажется, и за хлопца не считает, обращается с ним, будто с подружкой.

— Настька, — снова заговорил Павел, — зачем ты ввязалась в нашу драку?

— Боялась, что он тебя побьет сильно.

— Почему боялась?

— Потому что Серега старше и сильнее тебя.

— Только поэтому?

— Что ты меня выспрашиваешь все? — В голосе Насти послышалось притворное раздражение.

— Ты не обижайся… Я тебе должен сказать…

— Что? — Настя притушила в глазах любопытство и насторожилась.

— Скажи, если бы мы жили не в одной хате, ты б стала сегодня бить Серегу?

— Очень мне нужно!

Однако нотки кокетства в голосе, ее смеющиеся глаза не подтверждали слов Насти. И это заставило Павла продолжать разговор.

— Значит, я тебе… не нравлюсь?

Настя обожгла Павла пристальным взглядом, в котором на минутку застыла задумчивость, потом снова зазвенел бубенцами ее смех, и она, вскочив на ноги, потянула Павла за руку:

— Пошли домой! Ишь, разболтался! Да мы еще маленькие, а ты такие разговоры.

— Не притворяйся, Настя, — сдвинув брови, строго проговорил Павел. Я еще ничего не сказал.

— Потом скажешь, Павлик, а то я маме пожалуюсь. Ты же братик мой!

— Боюсь, что скоро станем чужими. Уйдете вы из нашей хаты.

— Почему?! — В глазах Насти мелькнул испуг.

— Ссорятся мама с Югиной все время. — И Павел рассказал Насте, о чем его просила сегодня утром Югина…

Когда шли уже по кохановской улице, Настя вдруг заговорщицки сказала Павлику:

— Пообещай Югине обрезать мамину косу.

— Но я этого не сделаю! — удивился Павел.

— Я сама сделаю.

— Ты?

— Да. Только не косу мамину надрежу, а телячий хвост на колхозном коровнике. Выберу теленка подходящей масти, и пусть потом бабка Сазониха колдует.

И оба весело рассмеялись.

30

Любоваться красотой природы крестьяне особой склонности не имеют. Им все кажется обыкновенным: и восхитительное пробуждение утра со всем богатством красок, разгорающихся при восходе солнца, и весенняя пора, когда вокруг крикливо благоухают в молочном цветении сады, и белесая марь дозревающих хлебов в бескрайних знойных полях… Красота обитаемых и опекаемых крестьянами мест воспринимается ими как нечто само собой разумеющееся, так же как и их тихая, бессловесная, подчас неосознанная радость, которую рождает эта самая земная красота.

Но Степан Григоренко, может, потому, что встречал он на Саратовщине другие восходы, другие весны, видел другие земли, в иных красках, сейчас восторженно смотрел на утопающую в цветущих садах Кохановку, пробудившуюся после голодных лет к новой жизни, на смирную, задумчивую Бужанку, несшую чистые воды меж увенчанных кудрявой зеленью берегов, на ярко-красное, еще не слепящее солнце, которое лениво и величаво выплывало из-за тающего в фиолетовой дымке горизонта.

Сегодня был воскресный день — первый день счастливой праздности после того, как кохановский колхоз закончил весенний сев. И Степан, чуть забрезжил рассвет, вышел с удочками на берег Бужанки. Рыбалка — давняя страсть Степана. Много лет уже не предавался он ей, закруженный вихрем событий и колготными сельсоветскими делами. Да и, по кохановским обычаям, взрослому человеку не приличествует, будто мальчишке, часами сидеть над водой и гипнотизировать глазами поплавки, а тем более самому председателю сельсовета. Но авось не осудят. Люди сейчас добрые — в это тревожно-радостное время ожидания первого майского дождя.

И Степан, нетерпеливыми руками размотав приготовленные вчера снасти и наживив самодельные крючки красным навозным червем, забросил удочки в воду. Присматривался, куда слабый ветерок и тихое течение Бужанки отнесут поплавки, чтобы затем кинуть в речку прикормку — жареный подсолнечный жмых, смешанный с вареной картошкой.

А за рекой, за далекой дымчатой стеной темного леса вставало могучее огненное светило. Степан увидел, как по отраженному в воде небу разлилась нежно-розовая краска, и поднял глаза к солнцу. От редкого ольшаника, росшего на лугу за Бужанкой, легли длинные тени, а сам луг, недавно дремавший под тяжестью седой росы, вспыхнул в широких прогалинах между тенями мириадами блесток, словно вышитая серебром изумрудная скатерть. Степан засмеялся беззвучным счастливым смехом, вздохнул на полную грудь, будто собрался крикнуть, и подумал о том, что обкрадывал себя, не находя возможности часто любоваться юностью дня — вот так, без заботы о каких-то делах.