Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима

Лев, что обычно сносил укротителя смелого палку
И позволял к себе в пасть ласково руку совать,
Вдруг всю покорность забыл, и к нему вернулась такая
Ярость, какой не сыскать и на Ливийских горах.
Ибо он мальчиков двух из толпы прислужников юных,
Что разгребали комки окровавленной земли,
Дико, проклятый, схватив, растерзал свирепо зубами:
Рима арена досель зла не видала страшней.
Хочется крикнуть: «Злодей, вероломный предатель, разбойник,
С нашей волчицы бери к детям пощады пример!»

Марциал. Эпиграммы. II, 75

Поэт явно имеет здесь в виду легендарную волчицу, выкормившую маленьких Ромула и Рема.

Не приходится удивляться, что и в эпоху империи далеко не все римляне находили удовольствие в кровавых развлечениях «…Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища, вед; через наслаждение еще легче прокрадываются к нам пороки», — пишет Сенека, делясь с Луцилием своими впечатлениями от гладиаторских боев (во время гладиаторских игр давали два представления в день: утром травля зверей, в полдень бои гладиаторов):

«Случайно попал я на полуденное, надеясь отдохнуть и ожидая игр и острот — того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь — шутки в сторону — пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрасну. И большинство предпочитает это обычным парам и самым любимым бойцам! А почему бы и нет? Ведь нет ни шлема, ни щита чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзание львам и медведям, в полдень — зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто убьет их, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо (мечами, факелами и ударами бичей возвращали на арену отступавших гладиаторов. — Прим. пер.), и так покуда не опустеет арена. „Но он занимался разбоем, убил человека“. — Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину должен смотреть на это? — „Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?“ — Бичи гонят их на меч, чтобы грудью, голой грудью встречали противники удар. В представлении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы что-нибудь происходило» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, VII, 2–5).

Гладиаторы, допущенные к играм, давали присягу. Сенека иронически комментирует: «…в обязательстве самом позорном стоят… слова: „Даю себя жечь, вязать и убивать железом“. Кто отдает руки внаем для арены, кто за еду и питье платит кровью, — от них берут ручательство в том, что они вытерпят все, хоть и против воли…» (Там же, XXXVII, 1–2). И в этих своих суждениях Сенека был вовсе не одинок: не все в Риме разделяли вкусы и пристрастия массового зрителя. Но императоры по-прежнему старались угодить толпе, откликнуться на ее громкий зов: «Хлеба и зрелищ!»

Когда гладиаторские игры стали так популярны, когда число их участников значительно возросло и в Риме, и в других городах Италии, когда, наконец, зрелища стали длиться часами, тогда уже Бычий форум или любая другая городская площадь перестали годиться для проведения игр, ибо не вмещали всех бойцов, зверей, а главное — зрителей. Пришлось приступить к строительству специальных помещений — амфитеатров, где отныне и проходили подобные зрелища.