Люди Огненного Кольца

Какое-то мгновение хряки отупело рассматривали Вову, а затем разом, завопив, смяли Насибулина и врассыпную, как птицы, усиганули через заплот. Вполне можно было бить влет дуплетом.

Тишина давила на уши.

Я даже в небо взглянул — не летит ли по нему черный косяк? Но нет, в небесах было торжественно и чудно, только здесь, на грешной веселой земле, изумленно восклицал Насибулин: «Во, глядь!» — да Вова все никак не мог вытянуть из кармана неподдающуюся сигарету.

На другой день, часов в одиннадцать, мы видели Капу в последний раз. Она остановилась у булочной, втиснувшись между девочкой с кошелкой и, мужчиной в темных очках.

И кто-то сказал:

— Дайте ей с отрубями что-нибудь. Коровы грубые корма любят!

— В порядке очереди! — обиделся продавец. — К тому же мы грубых кормов не держим.

Капа была согласна. Спокойно стояла, ждала, настроившись, видимо, минут на двадцать. Люди переговаривались, жалели ее, ругали неизвестного нерадивого ее хозяина, а потом вдруг все изменилось.

Капа, будто ее кто за рога потянул, взбрыкнула, рявкнула и рванула к берегу. Солнце било нам прямо в глаза, но мы видели, что Капе в океан не хочется. Тем не менее она входила все глубже — вот уже по бабки вошла, вот по грудь, а вот и вплавь бросилась, разводя волну, как паровой катер.

— На родину, — вздохнул мужчина в темных очках. — На материк. В конце концов, она имеет на это право.

И мне хотелось бы думать так, но месяца через три, болтаясь с шефом на катере «Боровик» в виду берегов мыса Рока, узнали мы от боцмана Жени Малахова, что не по своей воле ушла в океан Капитолина. Набросили ей в тот день каботажники с одной паршивой посудины веревку на рога и увели в океан, где подняли на борт и съели. Все мне кажется, что по их вине пустуют острова, по их вине не стоят на берегах теплые коровы, пуская по ветру прозрачные чистые струи своей хрустальной слюны…

Тетрадь пятая. Я БЫЛ ПЯТНИЦЕЙ

Открыватель талантов. Дискуссия с Валей Каждой. Костры на берегу. Хомо сапиенс Сказкин…

Шла игра в гоп-доп. Кочегарша Уля Серебряная — золотоволосая манекенщица в прошлом, Витя Попов — сотрудник местной баклаборатории, калькулятор Петров и я отчаянно громыхали монетой по деревянному, во многих местах расщепившемуся столу. Время от времени я касался ладонями круглых коленей Ули Серебряной — правилами это не воспрещалось… И только Вова скучал. Сидел у окна, грыз ананас и хмурился. Утром на Вову бросилась хищная рыба, выловленная им в холодном, как смерть, ручье. Рыба бежала, шурша в кустах, прямо на Вову, при этом она постанывала и попискивала — естественно, Вова бросился в бега, и лишь через час еще один рыбак сообщил, что обнаружил в кустах попавшуюся на крючок ондатру. Случившееся Вову потрясло — ни с кем он не разговаривал.

Проиграв последний тур, я вывел из кладовой старый велосипед, распрощался с Улей и отправился вниз — в поселок, отвлечься и подышать воздухом.

— Я вас снимаю! — крикнул мне в ухо невысокий человечек с веселыми косыми глазами, в берете, в клетчатом приталенном пиджачке и в таких же клетчатых башмаках и брюках. — Я вас снимаю!

— Не та у меня должность, — возразил я. — Не можете вы меня снять.

— Снимаю! — хитро уперся он. — Я — Семихатка!

— После хомо сапиенса Сказкина-старшего меня и девятихаткой не удивишь! Не собирайте толпу!

Но толпа с Семихаткой была особая. Все в ней знали друг друга, а самим Семихаткой откровенно и вслух восхищались. Мой вульгарный ответ на слова Семихатки сразу же вызвал бурный протест этой живописной толпы.

— Остепенитесь! — укоризненно заметил кто-то.

— Это же  о н, это же  С е м и х а т к а! — в ужасе закатил глаза второй. — К вам  С е м и х а т к а  обращается!

— Выслушайте внимательней, — заявил третий, коротенький и простой, вытаскивая из кармана удостоверение.

— Ах, кино! — сообразил наконец я. — Так бы и сказали.

Оценив мою сообразительность, актеры и мастера шумно заговорили, каким-то образом не загораживая и не умаляя блеском своего темперамента все так же хитро и светло косящегося на меня Семихатку. Оказывается, прибыли они снимать ленту о Робинзоне Крузо, но им сразу крупно не повезло — поев красной икры, актер, приглашенный на роль Пятницы, запил икру сырой водой и слег в больницу, сорвав как план, так и график.

— Вы  о б я з а н ы  нам помочь! — твердил оператор Каюмба, такой низенький, что, казалось, он по колено врыт в землю.

— Ваш долг — п о м о ч ь  н а м! — утверждал другой оператор. — У вас фактура! У вас талант! Вы вылитый Пятница!

А сам Семихатка хитро улыбнулся и добавил:

— Такое случается один раз в жизни. А?

Я кивнул.

— Вы непременно сыграете! — обрадовалась Валя Каждая, единственная, кого я тут знал, ибо портрет ее висел передо мной за стеклом газетного киоска. — Это счастливый случай! Ведь вы умеете ловить счастье?

Я неопределенно пожал плечами, но Каждая уже покорила меня, отравила ароматом легких духов, нежностью закругленного, как лекало, голоса: