Люди огня

Председательствующий, полный лысоватый человек в белой сутане, подпоясанной вервием, положил перед собой какую-то несерьезную бумажку, наполовину исписанную шариковой ручкой, и начал читать:

— Ты, Питер Болотоф, и ты, Марк Шевтсоф, обвиняетесь в ереси и пособничестве врагу католической церкви, гнусному еретику, именующему себя Эммануилом Первым и Господом. Мы объявляем вам, что сегодня на площади Святого Штефана состоится святое аутодафе и вы будете переданы светским властям для наказания.

— Но мы российские граждане! — воскликнул я. — Вы не имеете права! У нас дипломатические паспорта!

— Дипломатические паспорта, выданные Эммануилом? — усмехнулся инквизитор. — Его изображение сгорит сегодня еще раньше вас.

— Но где следствие? — не унимался я. — Где суд? Так не делают! — я посмотрел на Марка, ища поддержки. Он был спокоен, как десять танков.

— Следствие излишне, — жестко прервал лысоватый. — Для приспешников Эммануила один приговор — смерть, и мы не собираемся откладывать его исполнение. Вы хотите исповедоваться перед казнью? Это облегчит вашу участь. Костер будет заменен удушением.

— Костер?!

— Не думаю, что светские власти будут столь милосердны, что прислушаются к нашей просьбе поступить с вами возможно более кротко, — усмехнулся инквизитор. — Но вряд ли они решатся на пролитие крови. Так вы собираетесь исповедоваться?

Я смешался. Уж больно не хотелось исповедоваться этим гадам. Но костер! О Боже!

— Мы не будем исповедоваться ни одному священнику, не признающему Эммануила нашим Господом, — раздался ровный голос Марка. — Только Господь достоин выслушать наши исповеди. Мы поклялись служить ему, и он — наш государь и духовник.

Я уже открыл рот, чтобы немедленно возразить, чтобы выкрикнуть, что Марк не имеет никакого права решать за меня, что да, я непременно исповедуюсь. Но я взглянул на своего друга и промолчал.

Только когда на нас стали надевать льняные балахоны с изображением мечущихся в огне бесов, Марк несколько потерял самообладание.

— Что это за маскарад? — пробурчал он.

— Это, кажется, санбенито, — вздохнул я. — Одежда осужденных на сожжение.

— А, — сразу успокоился Марк и взял в руки свечу.

Мне тоже пихнули зажженную свечу, и она, признаться, несколько задрожала в моих руках.

— Не дрейфь, Петр, — тихо сказал Марк. — Смотреть тошно. Они торопятся, значит, боятся.

— Чего? — обреченно спросил я.

— От страха ты совсем разучился соображать! Если позавчера Господь был в Моравии, как ты думаешь, где он теперь?

— Во всяком случае, не так близко, если они надеются провести аутодафе. Между прочим, долгая церемония.

— Ты маловер, Петр, как все интеллигенты. Если Эммануил — Господь, а мы — его апостолы, разве он позволит нам погибнуть?

— А ты знаешь, что стало с апостолами Христа?

— Что? — заинтересовался Марк.

— Они были казнены. Все, кроме Иоанна.

— Но не раньше, чем он сам, — жестко заметил Марк. — И они его предавали, — он выразительно посмотрел на меня, — а не он их.

Тем временем нас вывели на улицу и поставили в конце весьма внушительной процессии осужденных. Впрочем, свечи были только у нас, и остальные несчастные бросали на нас испуганно-сочувственные взгляды. Я облизал губы. Я не помнил, что означают эти самые свечки, но явно ничего хорошего.

За нами пристроились инквизиторы во главе с высоким парнем в лиловой мантии, и нас повели по улицам Вены. Над городом разливался благовест. Нежные голоса колоколов старинных церквей сплетались с басовитым пением Памерина, огромного колокола на башне Святого Штефана. Памерин приближался. Нас вели туда.

Впереди, в толпе «примиряемых с церковью», я увидел несколько буржуа из херигера и отца Якоба. Он шел босым, с непокрытой головой, и изредка бросал на меня косые взгляды. Самого Якоба и его анархистов не было. Верно, успели смыться.

Враги Господа просто посходили с ума. Пытки! Казни! Сколько веков этого не было! Видимо, сам Бог Отец лишал разума противников своего Сына, чтобы люди отвернулись от них и его путь был легким.

На Штефанплац уже был выстроен помост с обезьянником, как в полицейском участке. Ясно — это для нас. У инквизиторов он назывался более романтично: «клетки для покаяния», но сути это не меняло. Рядом располагались кафедры для произнесения проповедей и чтения приговоров, а за помостом — два столба с заготовленными хворостом и дровами: будущие костры. Еще дальше — синий автобус с надписью «TV» и толпа журналистов. Я брезгливо поморщился.

— Марк, кажется, они собираются это транслировать.

— Кто бы сомневался! Но вот что они будут транслировать — это мы еще посмотрим

— Марк! Костры уже сложены! И один из них твой. Неужели ты еще надеешься?

Марк вздохнул:

— Костер не зажжен, и я еще не на костре.