Люди особого склада

Время приближалось к полуночи. Горбачев дал команду приготовиться, а сам спустился вниз и притаился в темном коридоре. С пустой тарелкой в руках вышла Феня. Горбачев взял ее за руку.

— Как только вернусь, — тихо шепнула Феня, — подам сигнал.

Она приоткрыла дверь во двор и негромко, но строго сказала солдатам:

— Отойдите от окон, пан офицер приказал. Идите на улицу!

Двое часовых, которые все время торчали под окнами, вышли за калитку. Феня потихоньку пошла за ними и неслышно закрыла калитку.

— Через две минуты, — шепнула она Горбачеву, вернувшись, — я брошу на пол тарелку.

Когда Феня вошла в комнату, эсэсовец стоял перед Любой с рюмкой в руке и с мерзкой улыбкой говорил что-то.

— Выпьем за настоящих, отважных воинов! — думая о Горбачеве и его товарищах, сказала Люба и подняла бокал.

Фриц выпил. Феня поднесла ему закуску и тут же, будто нечаянно, выпустила из рук тарелку. Люба бросилась поднимать осколки. Фриц тоже нагнулся. В этот момент Феня наставила на него пистолет.

— Руки вверх!

Партизаны вихрем влетели в комнату. Пока эсэсовец сообразил, в чем дело, сильные и ловкие руки заткнули ему рот, скрутили веревкой.

Феня схватила с постели заранее приготовленное покрывало и накинула на фрица.

— Так удобней будет, — сказала она Горбачеву. — Если увидят часовые, подумают, что женщина пошла. Мы с Любой сами выведем его за огород.

Девушки быстро оделись и повели связанного обера, а партизаны пошли следом. Когда вышли за огород, Горбачев велел девушкам спрятаться, а сам с подпольщиками повел фашиста.

До ближайших кустов было километра два, но хлопцы время от времени поторапливали эсэсовца, и он шел довольно быстро.

Выйдя за городской поселок, партизаны сняли с обера покрывало, надели на него шинель, шапку, даже перчатки отдали, чтобы эсэсовец был в полной форме и чтоб всем было видно, что словлен не простой зверь, а зверь «высшей» породы. Вели нарочно через деревни, через партизанские лагеря. Горбачеву хотелось, чтобы все видели, что партизаны поймали живого фашиста.

В деревне Пластки на улицу высыпало все население. Люди шли вслед за конвоирами и расспрашивали, как им удалось поймать обера. Здесь, как и в других деревнях района, многие знали Горбачева. Один старичок все старался обогнать гитлеровца, чтобы оглядеть его со всех сторон. А потом выбрал момент, изловчился и изо всех сил ударил обера по переносице. Старик как мог мстил оккупантам за зверски замученного сына. Пустив гитлеровцу кровь, он брезгливо помахал рукой в воздухе, как бы желая стряхнуть с пальцев что-то отвратительное. Подошел к колодцу, пробил в водопойном корыте тонкую корку льда и опустил руку в воду.

— Что вы делаете? — закричали на него женщины. — Кони не будут пить!

И вот обер стоит перед нами. Лицо выхоленное, а нос подбитый, посиневший. Кто мог сказать, что Горбачев сделал не полезное дело!

На совещание в обком прибыли все командиры и комиссары отрядов, секретари райкомов партии, руководители подпольных групп. Пленный фашист, да еще в офицерской форме, привлекал внимание. Решено было тут же допросить фашистского офицера. Это было нелишне перед началом совещания, на котором должны были решаться важные тактические и политические задачи партизанского движения. Мы еще недостаточно знали замыслы врага в этой зоне.

Зашли в землянку, конвоиры ввели туда эсэсовца и развязали ему руки.

— Из какой части? — спросил я.

Эсэсовец медленно поднял глаза на меня, а потом перевел их на Горбачева.

— Воды! — попросил он.

Гальченя дал ему берестовую кружку с желтоватой водой. Обер, должно быть, принял ее за остывший чай, глотнул, потом сморщился, покрутил носом и плюнул себе под ноги.

— Вы ест партизаны или коммунисты? — спросил он.

Герасим Маркович объяснил, что мы и коммунисты и партизаны.

Из допросов и документов гитлеровца мы получили очень важные сведения. Разгром фашистских войск под Москвой и те огромные потери, которые несут захватчики под ударами Красной Армии, вызвали у фашистов большую тревогу. Они поняли серьезную опасность и готовились к решительным боям.

Эсэсовец говорил об этом сквозь зубы, злобно, исподлобья бросая на нас колючие взгляды. Ему хотелось видеть, какое впечатление производят на нас его слова. Он говорил с явным расчетом на то, чтобы смутить нас, ошеломить неожиданностью. Зная, что это последние часы его жизни, он всеми силами старался показать, что и мы не жильцы на этом свете.

— Мы не будем отступать под Москвой, — злобно шипел он, — мы будем только выравнивать фронт. А если отс-ступим, после нас ос-станется только шварц земля и — это… шварц пепел. — А потом, немного помолчав, добавил: — Пусьтыня.

— Захлебнешься, бандит! — с отвращением бросил Гальченя. — Тому, о чем ты тут говоришь, никогда не бывать.