Люди переменились

Вдруг дверь участка распахнулась Полицейский вывел за руку Тотку, простоволосую, с бледным, ничего не выражающим лицом. Она упиралась, рвалась назад и кричала:

— Плачет, слышите? Плачет! — За ней, прижав к груди ребенка, шла старая Бочвариха. Голодный ребенок жалобно попискивал, потеряв голос от плача. Но Тотке слышался другой плач, завязнувший в ее ушах.

— Плачет, слышите?! Плачет!..

Бочвариха встала перед ней и воскликнула:

— Не плачет! Вот он! — И она показала ребенка невестке, но та даже не взглянула на него. Взгляд ее широко открытых глаз был какой-то застывший, остекленевший.

Биязиха почувствовала, что ей не хватает воздуха, она широко открыла рот, пошатнулась и рухнула ничком на мостовую.

Бияз зажмурился и по его морщинистым щекам потекли слезы. Пусть он провалится сквозь землю в котел с кипящей смолой, только бы не видеть этого, не слышать, не чувствовать ничего! Биязиха трепыхалась раненой птицей, билась головой о каменные плиты тротуара.

— Плачет, помогите, люди!

Голос дочери поднял ее с земли.

— Тотка, Тотка! — она сжала ладонями холодные щеки дочери, стараясь заглянуть ей в глаза.

— Плачет, плачет! — повторяла та, отталкивая мать.

Биязиха удержала ее. Тотка уставилась на нее стеклянным взглядом, и словно вспоминая о чем-то, засмеялась. Мороз пробежал по телу Биязихи.

— Узнала меня? — спросила она, силясь улыбнуться.

Тотка отвела неподвижные глаза. Подошел Бияз, взял Тотку за руку и помог ей влезть в телегу. Тотка легла на сено и тотчас уснула. Лошадка взмахнула хвостом и телега завела свою песню. Биязиха сняла с себя кожух и накрыла спящую дочь. Ребенок плакал на руках у Бочварихи. Она тщетно баюкала его, он продолжал кричать.

— Голодный он, бедняга, — Бияз натянул вожжи, и песня телеги прервалась перед корчмой Байдана. «Тут я познакомился с Владо, — с кислой гримасой подумал Бияз. — Как бы там ни было, а он добрый человек». Бочвариха проворно слезла с телеги. Вскоре, она, сидя за столиком в корчме, кормила ребенка с ложечки простоквашей.

Биязиха не сошла с телеги. Она уже не плакала. Сидела пригорюнившись, смотрела на спокойно спящую Тотку. Насытившись простоквашей ребенок успокоился. Бочвариха взобралась с ним на телегу. Бияз подергал вожжами, телега покатилась. Биязиха всю дорогу не поднимала головы, не сводя глаз с дочери, и только вздрагивала при сильных толчках, опасаясь, что Тотка проснется.

Сумерки настигли их у въезда в село. Кое-где уже в окнах домов горел свет. Тотка проснулась и встала на колени, огляделась по сторонам.

— Плачет… — пробормотала она.

— Да не плачет он, милая, не плачет! — откликнулась с облучка Бочвариха, обернувшись назад.

Тотка снова легла, опустила голову на грядку телеги и, казалось, пересчитывала светящиеся окна. Телега прогрохотала по мосту и лошадка радостно фыркнула. Дед Цоню шел навстречу, постукивая палкой по дороге. Он знал, как и все село, о том, что стряслось с Тоткой, но не решился остановить Бияза и заговорить с ним, молча прошел мимо.

Вдруг Тотка соскочила с телеги.

— Плачет! — крикнула она на всю улицу.

Бияз с женой бросились за ней вдогонку. Старая Бочвариха прижала крепче ребенка к груди и свободной рукой ухватила вожжи, остановив торопящегося в конюшню коня.

Дед Цоню вошел в корчму и, не взглянув на Портного, заказал литр вина.

Немного спустя в корчму ворвался запыхавшийся Трифон Бияз.

— Лампа мне нужна! — крикнул он, где висела калильная лампа, сетчатый колпачок которой излучал ослепительный свет. — Утопилась, верно, Тотка.

— Не трогай. — Портной оттолкнул его.

— Слышь, Иван, дай ему лампу. Беда, ведь у человека, — оказал дед Цоню.

— Нельзя заведению без света, — ответил Портной, отпихивая Бияза, который пытался снять лампу со стены.

Дед Цоню вскочил и схватил Портного за руки.

— Бери ее, Трифон! — крикнул он Биязу. Дед Цоню затолкал Портного за стойку, выбежал за дверь и навалился на нее плечом. Бияз с лампой был уже далеко. Портной отчаянно колотил в дверь, ругался.

— Спалю я тебя, Иван, так и знай! — спокойно говорил в ответ дед Цоню.

Яркий свет лампы рассекал мрак у реки. Бияз и его жена бегали по каменистому берегу, вглядываясь в пенистые водовороты.

Дед Цоню, подпирая плечом дверь корчмы, горестно подумал: «Нет конца человеческим мукам!»

— Жаловаться буду, узнаешь ты, как на чужое посягать! — орал Портной.

— Спалю я тебя, Иван!..

— Утопилась, господи, утопилась! — послышался вопль Биязихи. К корчме подошел Бияз и молча поставил лампу на ступеньку крыльца. Дед Ценю яростно пнул ее ногой и снял шапку.

*

Тотка бежала по шоссе к городу. Откуда только у нее брались силы! Ночная тьма не пугала ее. Перевалив через холм, она увидела перед собой внизу огни города и содрогнулась от ужаса.

— Жгут его! — закричала она и снова устремилась к городу, навстречу его огням… У ворот участка она остановилась.

— Сыночек мой… — задыхаясь, бормотала она, ломая руки. — Плачет, слышите, люди? Плачет!

Полицейский не торопясь подошел к ней. Она инстинктивно отступила и ударилась спиной о фонарный столб, обернулась и обхватила его руками, подняла голову.