Люди полной луны

— Да пусть идет и дышит сколько угодно. Он все равно пару раз вдохнет и к Самвелу в «Морскую гладь» завалится глотать водку. Давай лучше в Дарагановку смотаемся и Левкоеву морду за халатность набьем.

— Не надо, Слава, — вступился за главврача Леня. — Я же ненадолго, туда и обратно.

— Ладно, — буркнул Степа Басенок, — если увидим возле кладбища, то там же и закопаем. — Он захлопнул дверцу, и оперативная машина уехала.

Леня Светлогоров спустился к набережной и, как и предполагал Слава Савоев, даже не взглянув в сторону моря, направился в «Морскую гладь».

— Леня? — удивился Самвел, всего лишь на минуту заглянувший в ресторан и собиравшийся ехать домой.

— Вот что я скажу тебе, Самвел. — Леня сразу же повел разговор в такой тональности, как будто они вот уже два часа спорят до хрипоты. — Люди делятся лишь на три психологических типа — два низших и один высший. Первый — это те, кого посылают сам знаешь куда, второй — те, кто посылает, и третий — те, кого не посылают и кто сам никого не посылает.

— Это кто же такие? — скептически поинтересовался Самвел, уже дав команду, чтобы на стол поставили коньяк и мясо. — Таких не бывает.

— Покойники, — совсем уже мрачно высказался Леня, взял рюмку коньяку, выпил и мгновенно повеселел.

— Не жизнь, а кино, — заявил Карлуша, вышагивая из одного конца тюремной камеры в другой. — Влупили, гады, по самое горло.

Карлуша лукавил. За убийство ростовского шулера по кличке Племянник ему дали всего лишь семь лет лишения свободы в колонии строгого режима.

— Это ж сколько мне будет? — Карлуша глубокомысленно задумался. — Ё-моё, шестьдесят два года. Лучше бы пожизненку дали. Что я буду делать на свободе в шестьдесят два года, баб насиловать, что ли, а, Комбат?

Карлуша, вопреки всем правилам, после приговора вновь был водворен в камеру для подследственных, в престижную, на двоих. Вторым в ней обитал шестидесятилетний Комбат, глава уже обезвреженной воровской группы. Карлуша по просьбе оперчасти опекал его.

— Может, что расскажет интересное, — лениво проконсультировал его начальник оперчасти и широко зевнул, — или споет.

— Ага, — раздраженно огрызнулся Карлуша, — и спляшет вприсядку. Он молчит как рыба.

Действительно, с того момента, как произошел арест, Комбат был немногословным. Только в самых необходимых случаях ограничивался скупыми фразами, все остальное время молчал. Вообще-то поведению Комбата удивлялись все, включая оперативников, бравших воров-шниферов и снимающих первичные показания.

— Первый раз за шестьдесят лет попал в тюрьму, — восхищался Слава Савоев, — и благодушен, как дитя у соска матери.

— Комбат, скажи, — повторил свой вопрос Карлуша, — что можно делать на свободе без кола, без двора, без родных и близких, без родины и флага в шестьдесят два года?

— Бомжевать, что еще, — усмехнулся Комбат и добавил невозмутимо: — Или убей кого-нибудь и снова в зону возвращайся.

— Ага, — весело засмеялся Карлуша, — как же. Меня самого в зоне зарежут за Племянника. Он-то козырной, а я так, падла стареющая.

Но Комбат не поддержал разговор, он снова погрузился в благодушное самосозерцательное молчание, и Карлуша знал, что вывести его из этого молчания невозможно. Поэтому он подошел к своим нарам, взял с одеяла книгу, лег, раскрыл ее и углубился в чтение. Книга была написана писателем Носовым и называлась «Незнайка на Луне».

…Остается только добавить, что этих героев мы больше не встретим на страницах нашего романа. Карлушу действительно зарезали в зоне, а Комбат умер сам, на третий день после вынесения приговора.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Москва — таинственный город. Город неопределенно-значительных возможностей и катастрофических банкротств. Город-миф и город манипуляций, город талантливых мошенников и лжецов с правдивыми глазами и благородными помыслами. Москва — город-сволочь с неожиданно проявляющимися чертами святости, город вырванных языков и сорванных с плеч голов. Город-колокол, город униженного величия и гениальной низости, город юной, но уже развращенной надежды.

Обороты любви и ненависти становились на Земле все сильнее и опаснее. Политики делали вид, что этого не замечают, но на самом деле это их беспокоило…

— Хохму с глобализацией нам уже один раз показывали, — говорил на прощание Веточкину раввин из Хайфы, — и ничего хорошего из этого Вавилона не вышло.

— Фима, зачем лезешь в дебри? — увещевал его Тарас Веточкин. — Я у тебя спрашиваю, когда ты будешь в Москве, а ты мне говоришь о глобализации.

— Сердце болит, — печально огрызнулся на упреки Веточкина Чигиринский. — Эдак лет через пятьсот никаких других способов выживания, кроме китайского, не останется.

— Через пятьсот? — скептически хмыкнул Веточкин. — Ноль убери и как раз зафиксируешь начало китайской эры…

Последний день конференции прошел не так, как предполагалось. Благодушному распитию дорогих спиртных напитков помешали два происшествия, одно печальное, а другое непонятное, но никем не замеченное.