Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь

Так и не сказав ни слова, он кошачьим движением подсел поближе, и ободряюще стиснул русского переводчика за плечо. После чего пододвинул к себе лежащий на отдельном столике Коран, с которым Тевкелев не расставался никогда, прижал священную книгу к своей бычьей голове и, глядя переводчику прямо в глаза, начал: «Я, батыр Букенбай Караулы из рода табын, клянусь…».

Курултай, навсегда разделивший судьбу казахов на «до» и «после», состоялся 10 октября. Как и предсказывал Букенбай-батыр, казахские старшины накинулись на Тевкелева, как волки на отбившуюся от стада овцу.

«С великою яростию и гневом» требовали они от него ответа — зачем он приехал к ним. На что Тевкелев, очень спокойный, разве чуть бледнее обычного, ровным голосом ответил, что в Казахскую Орду прибыл он по велению великой императрицы всероссийской с грамотой к Абулхаир-хану и всему казахскому войску. А грамота та дана в ответ на прошение Абулхаир-хана, подтвержденное его посланцами, о принятии в подданство российское всех казахов.

После этого, естественно, все внимание переключилось на Абулхаир-хана. Мы — кричали казахи — просили тебя договориться лишь о мире с Россией, а о подданстве ни слова сказано не было! Почему же ты, не спросясь, в неволю нас записал? Ты, Абулхаир, не хуже нас знаешь, что с древних времен хан не вправе принимать никаких решений, не согласовав их на общем совете. И знаешь, чем карается подобное самовольство — смертью!

После запальчивых криков о смерти с места поднялся Абулхаир-хан. Я уже говорил, что глава Младшего Жуза никогда не был трусом, а сейчас, вне себя от гнева, он как никогда напоминал волка. Правда — волка, загнанного в угол. Волка, ощетинившего шерсть на загривке и ощерившего желтые клыки. Волка, которому оставалось только одно — прихватить за собой в лучший мир как можно больше врагов.

— Зачем?! — крикнул он, шутя перекрыв рокот толпы. — Зачем я это сделал?! Затем, что нет у вас хана! Нет! Вы называете меня ханом, но ханского во мне — только имя, только пустой, ничем не наполненный звук! Никакой власти над вами — а уж тем более власти ханской — у меня нет, и не было никогда! И живу я среди вас, как среди скотины.

Оскорбленная толпа взревела, но голос хана опять перекрыл крики.

— Да не шумите, я такой же скот, как и вы, говорю же — хан я только по названию. Только скотина, как вы знаете, живет по-разному. Если у лошади хороший хозяин, он ее бережет, от волков охраняет, кормит. Когда холодно — укрывает, когда испачкается — моет. А диких лошадей в степях, хозяина не имеющих, и люди бьют, и звери ловят. Вот так мы с вами и живем уже много лет. И мне такая жизнь обрыдла по самое горло. Все, кончилась терпежка, хочется свет в своей жизни увидеть, а не только мглу беспроглядную. И выбрал я лучший вариант из имеющихся, выбрал великого монарха, который и заботой свою скотину не оставляет, и ноги ей без дела не путает. Но вам, конечно, это не нравится — вам вообще все всегда не нравится. Даже когда вас режут — вы и тогда между собой договориться не можете. Поэтому делайте что хотите. Хотите убивать — убивайте. Лучше смерть от вас принять, чем жить этой скотской жизнью. Устал я. Все, кончилась для меня прежняя жизнь. А вы — делайте что хотите.

Абулхаир буквально выплюнул последние слова и резко опустился на подушки, показывая, что сказал все.

После этого опешившая и даже несколько напуганная ханской безоглядностью толпа вновь переключилась на Тевкелева.

— Мы не просили подданства! — кричали они. — Мы не хотим его, мы хотели только мир заключить! Зачем ты приехал? Высматривать, вынюхивать, а потом войска привести? Не будет этого, не выйдешь ты отсюда живым, понял?!

Мамбет Тевкелев понял, что наступил его черед, и медленно поднялся с места. «Не бойся, татарин, главное — не бойся» — словно заново услышал он вчерашние слова Букенбая, и неожиданно ему стало легко. Страх ушел, исчез, растворился в звенящем чистом воздухе степи, и русский посланник начал говорить.

«Говорить вопреки», как он позже записал в дневнике.

К сожалению, мы знаем эту речь только в кратком пересказе самого Тевкелева, хотя она, несомненно, заслуживает большего. Ведь именно после этой речи, переломившей ход курултая, и пошел по степи слух о Тевкелеве, как о «человеке сверхестественном». Так или иначе, несомненно одно — служилый русский мурза действительно был непревзойденным оратором, ведь эту речь вспоминали и через столетие. Поэтому мой пересказ ниже наверняка является лишь бледной тенью того, что было сказано тогда, в холодный день 10 октября 1731 года.

Впрочем, кое-что можно понять и по краткому конспекту в дневнике. Если речь Абулхаира была безоглядным криком обреченного, речью человека, смертельно уставшего бояться, договариваться и смиряться, то Тевкелев никого не обвинял и ни в чем не оправдывался.