Люди против нелюди

Между прочим, все защитники, за исключением В. М. Бобрищева-Пушкина, объявили себя атеистами.

В литературе о процессе существует стойкое убеждение о некоей исключительно позитивной роли защитника Я. С. Гуровича, которому Комитет политического Красного Креста поручил защиту митрополита. Литератор Александр Иосифович Нежный в повести «Плач по Вениамину» пишет: «Гурович и Равич противостояли Красикову и Смирнову. Два русских хотели Вениамина и Новицкого убить, а два еврея стремились их спасти».

Весьма рискованное умозаключение… И дело не только в том, что саму защиту Якова Самуиловича Гуровича назвать блистательной затруднительно. Вел ее Яков Самуилович вяло и несмело. Некоторая активность появлялась в его действиях только, когда дело касалось «еврейского» вопроса. Так, например, Гурович изобличил В. Д. Красницкого в связях с черносотенцами. Основную же заслугу Русской Церкви Яков Самуилович видел в той позиции, которую заняла она в деле Бейлиса.

— Русское духовенство, — говорил он на процессе, — плоть от плоти и кость от кости русского народа. Красиков ни единым звуком не обмолвился об огромной заслуге духовенства в области народного образования, что духовенство самоотверженно служило делу образования. В дни процесса Бейлиса именно духовенство было против процесса. Эксперты свящ. А. Глаголев и проф. Духовной академии Троицкий решительно отвергли употребление евреями христианской крови. Я — еврей, счастлив и горд засвидетельствовать, что еврейство всего мира питает уважение к русскому духовенству и всегда будет благодарно последнему за позицию, занятую русским духовенством в деле Бейлиса…

Все это, разумеется, не значит, что, будь на месте Гуровича другой защитник, что-то изменилось бы. Увы… Приговор митрополиту Вениамину был вынесен еще до начала процесса. Сам же процесс был лишь спектаклем, где все роли, и Гуровича в том числе, были расписаны заранее.

После процесса Я. С. Гуровичу разрешили уехать из Советской России, и конец жизни он провел во Франции, где, как едко заметил Н. А. Струве, зарабатывал чтением лекций о деле митрополита Вениамина.

Все это, разумеется, говорится не для того, чтобы, подчеркнув надуманность противопоставления А. И. Нежного, организовать совершенно иное противопоставление. Нам кажется, что сталкивать на этом поле евреев и русских оскорбительно для тех и для других. Более того, мы считаем, что местечково-большевистская ненависть к Русской Православной Церкви, которая так ярко проявилась в 1922 году, не может быть распространена на всех евреев вообще.

Тем не менее «спектакль» развивался не по тому сценарию, который задумывали в ГПУ.

Самой большой неожиданностью для чекистов была потеря Александра Ивановича Введенского. Он активно помогал подобрать обвинительный материал еще в ходе следствия, должен он был выступать и на процессе.

Как рассказывал сам Введенский, он собирался построить «защиту» на психологическом анализе характера митрополита Вениамина.

— Трудно было представить себе более некомпетентного в политике человека… — откровенничал Александр Иванович. — Вот я и хотел изобразить трагедию благочестивого, доброго монаха, которым вертели, как хотели, церковники…

Отметим попутно, что заменивший Александра Ивановича Яков Самуилович Гурович именно так и «защищал» владыку. Все время подчеркивал, что митрополит Вениамин не похож на гордого «князя церкви», что это «немудрый сельский попик, кроткий и смиренный». Более всего опасался Яков Самуилович, что митрополит может быть объявлен верующими мучеником.

— Живой митрополит вам кажется опасным, но мертвый он во сто раз опаснее для вас… — предостерегал он членов трибунала. — Не станет ли он стягом, кругом которого объединится вся церковь? Не забывайте, что на крови мучеников растет церковь — не творите же мучеников!

Но разумеется, Введенский сказал бы все это ярче и убедительней. И не только потому, что он вообще был талантливее Гуровича, но прежде всего потому, что, морально уничтожая митрополита, он возвышался бы сам. А в таких случаях неведомо откуда у Введенского всегда прибавлялось сил, хитрости и подлости…

«Является величайшей загадкой, — пишут авторы «Очерков по истории русской церковной смуты», — каким образом А. И. Введенский — добрый, сердечный человек, к тому же — искренне религиозный, мог с такой непостижимой легкостью переступать через людское горе — слезы и кровь. И думается, что разгадка в том опьяняющем действии, которое оказывал на него успех… «А вы знаете, хорошо быть триумфатором, хорошо…» — говорил он одному из авторов как-то с мечтательной улыбкой, видимо, вспоминая свои прошлые «триумфы». Эта болезненная жажда успеха странно сочеталась в нем с религиозным порывом».

В отличие от А. Левитина-Краснова и В. Шаврова я не буду поминать доброту и сердечность Александра Ивановича Введенского. Другое дело — религиозность… Разумеется, Введенский был глубоко религиозным человеком в том смысле, что почти всю свою сознательную жизнь посвятил разрушению Православной Церкви.