Люди против нелюди

Чтобы яснее представить мотивы, которыми руководствовался Моисей Соломонович Урицкий, сочиняя дело «Каморры народной расправы», нужно вспомнить о событиях тех дней…

Сокрушительным разгромом Германии завершилась первая мировая война. Временное правительство сделало все, чтобы украсть у России победу, но все же именно большевики сдали уже практически побежденной Германии Украину и гигантские территории России. Теперь, когда готовилась капитуляция Германии, в сознании миллионов россиян неизбежно должен был встать вопрос: во имя чего отказалась Россия от своей победы?

Фронтовики-дезертиры уже успели позабыть, что дезертировали они, спасая свои шкуры, и потому и слушали большевистских агитаторов, что им хотелось дезертировать. Теперь, когда война закончилась, не так уж и трудно было убедить их, что сделали они это по вине немецких шпионов — большевиков. В том же Петрограде чрезвычайную популярность в солдатской и матросской среде приобрели листовки, рассказывающие о сговоре большевиков с немцами.

Опасность для большевиков была велика. У них, собственно говоря, и не оставалось выхода, кроме того, чтобы утопить в крови гражданской войны саму память о войне с Германией. Но хотя страна под их руководством стремительно погружалась в хаос, гражданская война все еще не начиналась. Уже были созданы донские, кубанские, терские, астраханские правительства. Зазвучали имена Дутова, Краснова, Деникина. И все равно — трудно, казалось, невозможно поднять распавшуюся на множество республик и коммун страну на гражданскую войну.

«Настоящий момент русской истории… — звучали тогда голоса здравомыслящих, не равнодушных к судьбе России людей, — представляется куда более страшным, чем массовые убийства, грабежи и разбои, более страшным даже, чем Брестский мир. Ради Бога, тише!»

Будущий русский святой, петроградский митрополит Вениамин сделал тогда распоряжение, чтобы во всех церквах в канун Великого поста было совершено особое моление с всенародным прощением друг друга.

А в ночь на саму Пасху Петроград стал свидетелем небывалого церковного торжества — ночного крестного хода. Ровно в полночь крестный ход вышел из Покровской церкви и двинулся по Коломне. Тысячи людей с зажженными свечами шли следом по пустынным улицам. И навстречу вспыхивали окна в погруженных в темноту домах, и в ночном воздухе, словно вздох облегчения, издаваемый всем городом, звучали повторяемые тысячами голосов слова: «Христос Воскресе!»

Только под утро крестный ход возвратился в Покровскую церковь…

Несомненно, что Церковь и теперь, в восемнадцатом году, как и во времена Смуты, могла примирить страну и, конечно, сделала бы это. Еще бы немного времени, месяц-другой, и страна опомнилась бы от революционного дурмана, очнулась бы, стряхнула бы с себя хаос…

Увы… История не знает сослагательного наклонения. «Мирбаховский приказчик» — так называли тогда Ленина — сумел придумать воистину гениальный ход, как все-таки, не откладывая, разжечь гражданскую войну по всей стране.

В начале мая он согласился с требованием Германии выдать добровольно сдавшиеся во время войны чехословацкие части.

Сами чехи узнали об этом в середине месяца, когда их эшелоны, ускользая от германской оккупации, — до заключения Брестского мира чехи квартировали на территории Украины — растянулись по сквозной железнодорожной магистрали от Пензы до Владивостока. По плану, обговоренному с представителями Антанты, во Владивостоке чехи должны были погрузиться на корабли и плыть во Францию.

И вот — приказ из Москвы… Эшелоны остановить, чехословаков разоружить.

Мотивировался приказ тем, что Владивосток занят японцами, которые могут помешать чехам погрузиться на корабли. Объяснение, по меньшей мере, весьма странное. Непонятно, с какой стати японцы стали бы препятствовать отъезду чехов, а главное — как они сумели бы сделать это. Как сумели бы малочисленные японские подразделения остановить довольно мощный корпус регулярной, хорошо обученной армии, составленной из людей, стремящихся во что бы то ни стало вернуться на родину, к своим женам, своим детям? Право же, если бы японцам и пришла в голову эта безумная идея, то они оказались бы просто сметенными в Японское море…

Мы уже не говорим о том, что даже если бы японцы и сумели остановить чехов, что за беда для большевиков? Там, на Дальнем Востоке, открылся бы еще один небольшой театр войны, на котором столкнулись бы между собой две чужеземные армии…

Видимо, и самим чехам, как и нам, забота, проявленная большевиками, показалась весьма подозрительной. Оружие сдать они отказались. Начался мятеж.

25 мая чехословацкие эшелоны Гайды выступили в Сибири против большевиков. На следующий день чешской бригадой Войцеховского был взят Челябинск. 28 мая эшелоны Чечека захватили Пензу и Саратов.

Но и этот открытый мятеж ничем еще не угрожал ни России, ни Советской власти. Чехи продолжали двигаться на Восток. 7 июня Войцеховский взял Омск и 10 июня соединился с эшелонами Гайды. Чечек 8 июня взял Самару.