Люди с чистой совестью

Маша вскинула выпуклые глаза, что сделало ее лицо похожим на мордочку обобщенного лесного жителя (от бурундука до куницы) и спросила:

— Валера, ты любишь свою жену?

Он посмотрел на ее круто сварганенный шарф, на пальцы без ногтей. Маша раскачивалась на стуле, и в каждом качании проявлялись ее плотные, обтянутые синими джинсами ляжки. И сразу исчезали.

— Люблю, — поборов все желания, которые может вызвать подобное зрелище, ответил Валера.

Маша Лазарева надменно склонила шейку к выбитым в стене над столиком книжным полкам.

— А что? — поспешил спросить Валера, в испуге, что обидел ее.

— Тогда, может, скажешь, может, просветишь меня, пьяную дурочку, что такое любовь? — зашипела, не отрывая взгляда от книг Маша.

— Ой, Машенька… — вздохнул Валера. — Ты меня воспринимаешь совсем не тем человеком, кем я являюсь. Ну, с чего я, собственно, буду тебе что-то объяснять… Сама ведь видишь…

— Да! — горячо заговорила Маша. — Согласна. Мы видимся всего второй раз в жизни. Но ты поразил меня тогда, в первый раз. Я захотела с тобой встретиться. Никто не говорил со мной, как ты. Так жестоко и просто. Да ты еще и женат! Да! — снова воскликнула она. — Мне ничего больше не нужно. Высказывай свое мнение в распространенных предложениях. Все. Я жду.

Она запалила новую сигарету и выпалила:

— Утешайся, что потом стану тебя цитировать. И не смейся пошло, моя любимая цитата из пошлого Экзюпери. Все мы родом из детства. Да, я тупая. Но я такая.

— Ну, да, — повторил Валера, — из детства. С детства ребенок, без малейших причин, начинает одну за другой уничтожать и ломать свои игрушки, а родители впадают в ужас и всеми силами убеждают его этого не делать — воспитание несколько притупляет естественные видовые склонности. Можно сказать, что все люди без исключения склонны к разрушению, не у всех есть необходимый масштаб. Парадокс, пожалуй, заключается в том, что, понимание сути человека, своеобразного трагикомизма его пути, по первому взгляду всегда рождает жалость. А потом приходит ненависть, причем довольно быстро. В чем-то эти умозрительные отношения с человечеством вообще схожи с конкретными любовными отношениями.

— Ты рассуждаешь, как фашист, — сказала Маша Лазарева, покраснев от водки, — ты убежден в том, что все проходит, а любовь, настоящая любовь, никогда не проходит.

— Да нет, Мари, — Валера отхлебнул апельсинового сока, — проходит, еще как проходит, и когда она, наконец, проходит, остается лишь постоянное, более менее враждебное присутствие другого тела. Это тело, не освежаемое и не освещаемое соитием, когда уже и сама возможность соития вызывает отчетливый внутренний протест, начинает раздражать. К сожалению, все это давно известно и даже описано в литературе. В такой ситуации лучше всего не искать никаких компромиссных путей, а попросту разбежаться — закономерно, что поодиночке люди снова впадают в иллюзию поисков счастья. Они, как это ни цинично звучит, в чем-то правы: если повезет, счастье настигнет с каким-нибудь новым телом, и оно будет возбуждать и сводить с ума, но, увы, лишь какое-то время.

— Поедем ко мне, — решилась Маша.

Валера безразлично ткнул пальцем в телефон. Телефон показывал час тридцать девять.

Из туалета он позвонил Даше. Она сразу взяла трубку.

— Я сегодня не приеду, — сказал Валера.

— Хорошо. — Даша отсоединилась.

Мимо вывернутых, словно влагалища, витрин бутиков они пробрались на Лубянку и стали ловить такси до Ясенева, где обитала Маша Лазарева. Он снова спьяну назвал ее Дашей, и она отвернулась, подставив свой неуклюжий профиль ветру. Наконец, кто-то решился везти их в Ясенево.

Был строй одинаковых, с оранжевой серединкой домов, круглосуточный магазин, в котором брали почему-то шампанское. Еврейская бабушка в коридоре.

Комната.

Стол, старый компьютер, на стене — фотографии в рамках и плакат группы the Cure.

Маша Лазарева, словно в последнем угаре требовала открыть шампанское со свистом. Валера был настолько пьян, что не мог развертеть проволочную косичку на пробке. По коридору, мимо комнаты то и дело, шаркая, проходила бабушка.

Очнулся Валера на диване — часы в рамке hand made, напоминавшей крупное неопрятное гнездо, показывали глубокое утро. В комнате отчетливо воняло перегаром. Маша сидела за столом и что-то писала в блокнот. Судя по мучительно недовольному выражению лица, с которым она это делала, секса между ними не произошло.

— Маша, прости меня, пожалуйста, — сказал Валера, поднимаясь.

Зачем все это, для чего? — с тоской думал он, уезжая от Маши на лифте.

Воняя, трясясь и ни на секунду не прерывая борьбу с желанием проблеваться, ему предстояло ехать в другой конец города, к жене.

Он извинился, они помирились, несколько раз переспали, и все пошло, как всегда.

Валера уходил утром и приходил вечером, Даша умудрялась чем-то занимать часы одиночества. Она успокоилась, снова подолгу лежала на коврике для йоги с журналом мод, трепалась по телефону с Иркой, курила в окно на кухне.

Спустя неделю в офисе партии Любви произошло ЧП. Полетела сеть.