Люди с чистой совестью

— Пошла вон! — с силой крикнул Валера.

— Ты… что? — оторопела Даша.

— Чтоб я больше тебя здесь не видел, — Валера напрягся, — вместе с твоим ебаным папочкой. Так ему и передай, сука…

— Валерочка…

— Вон! — надсаживался он. — Пошла вон!

Прибежала медсестра.

— Все, все, — убеждала она, нервно кося на шприц.

Валера никак не соображал, чем может помешать ей всадить укол — руки и ноги не действовали.

Глава 15 Сука-любовь

Эта женщина была совсем пьяна. Пьяна не привычно, не так, как пьянеют люди, употребляющие алкоголь регулярно и словно бы начинающие играть роль в хорошо известном им спектакле, кем-то записанном на диск, не раз виденном и в середине поставленном на паузу. Она была пьяна как-то по-другому — она смотрела на окружавших ее людей в дикой, граничащей с истерикой растерянности, эта женщина словно бы спрашивала своими круглыми и дополнительно округлившимися от водки глазами окружающих. Она спрашивала что-то вроде «почему?», или, может: «зачем?».

Рядом с ней за столом сидела девушка, про которую она пьяно подумала, что она очень привлекательная. В опьянении ей казалось, что она смотрит на эту девушка глазами мужчин, а мужчины, с ее точки зрения, вполне могли подумать о соседней девушке словом привлекательная.

Впрочем, девушка тоже была не в себе. Девушка через каждые пять минут капала в свой нос аптечные капли, водку после тостов опрокидывала в толстобокий стакан и разбавляла соком. И вообще на протяжении всей церемонии она не плакала.

И ресторан был странный. Или, может, просто для таких дел у них имелся особый зал. Курить не разрешалось. Чтобы курить, нужно было из зала выйти и по обложенному кафелем коридорчику с претензией на европейский стиль идти к двум красным дверям. Двери обозначали сортир, для удобства гостей кабинок было две. А перед ними — тоже красный диван и пепельница на подставке — курите и чувствуйте себя чем-то вроде дерьма из сортира, в принципе ассоциация напрашивается. Если вы курите, вы такое же дерьмо, как и то, что в унитазе.

Эта пьяная женщина страстно увлекла соседнюю девушку курить и высказала свои мысли относительно близости унитаза и пепельницы, и, так сказать, ментальных последствий этой близости. Ей, во всяком случае, хотелось немного пофилософствовать.

Извинившись, девушка ушла в туалет и долго там копалась, не спустив воду. Женщина, сопоставив признаки, решила, что она наркоманка.

— Ужас какой-то, — сказала девушка, вернувшись, — у меня месячные начались. У вас ничего такого нет?

— Дружочек, — с легким пренебрежением ответила женщина, — для меня эти штучки уже лет пять как закончились.

Несколько секунд она молчала, а потом, решив, что сказала слишком мало, добавила:

— Месячные — это хорошо. Когда месячных нет, кирдык.

Девушка заметно оживилась.

— У меня в жизни будут вечные месячные, я не смогу рожать детей.

— Почему? — удивилась пьяная женщина.

— Мне вырезали яичник и фаллопиеву трубу, было воспаление. Я думала просто живот болит, пила таблетки, может, если бы сразу пошла к врачу, можно было бы вылечить. У меня, наверное, не будет детей.

— Перекрестись.

Девушка с улыбкой перекрестилась.

— Ты замужем?

— Да, — кивнула девушка.

— А, что, муж?

— Ничего.

— Тебе самой что ли хочется?

— Я… — девушка запнулась.

— Слушай, дружочек, меня сюда, — женщина подбоченилась и не то всхлипнула, не то втянула в носоглотку сопли, — стащи со стола бутыль, я тебя расскажу одну поучительную историю. Тебя как зовут? Меня — Людмила Олеговна.

— Даша, — представилась девушка и воровато потянулась в зал, где сидели за столом и где можно было взять выпивку.

— У меня все с месячных и началось, — удовлетворенно сказала Людмила Олеговна, когда девушка вернулась в предсортирный закуток с бутылкой коньяка и маленькой колой.

Людмила Олеговна интригующе сверкнула глазами — девушка изобразила внимание.

— Это был, дай памяти, год шестьдесят пятый. А у меня, знаешь, прям с начала так было, что, вот, начнется, и все — хоть тряпки выжимай. Литры просто какие-то шли. Лето было, мы с братом на реку пошли, мы в Саратове тогда жили. Папа военный был, весь Союз с ним объехали, трое детей было — я, Колька — старший, и младшая — Нинка. Я к чему говорю, пошли мы с Колькой на Волгу — лето, красота, мне мамка платье свое тогда взять разрешила. Я на это платье чуть ли не год облизывалась — такое, знаешь, белое, с лимонным каким-то отливом и рукавчики, — женщина приподняла левое плечо своей растянутой черной кофты, чтобы изобразить, — воланчиком. Я худая была, красивая, пятнадцать лет. Колька, ты представляешь, родной брат в меня влюблен был! Ни с кем не гуляла, он, как увидит, сразу бежит — и бить. Такой был… Тоже в армию пошел эту сраную, в горячей точке он погиб, в Афганистане… Это отец ему голову засрал, все, как примет грамульку, про армию, про войну. Мамка другая была — никогда ни слова об этом не рассказывала. Только два раза в год запивала — как часы.

Девушка ухмыльнулась.