Люди с чистой совестью

Валера с интересом посмотрел на Рыбенко. Этим утром, стоя в коридоре между кабинками, в которых выделяли сперму глухонемые, он никак не мог понять, в своем Рыбенко уме или просто над ним, Валерой, издевается.

Пауза затягивалась. Рыбенко покачивался на носках и то и дело нервно поглядывал на часы — ему, по всей видимости, немедленно требовалось выпить.

— Устал я, — сказал, наконец, Валера.

— Ладно, старик, не раскисай, — Рыбенко с видом человека, который на что-то решился, похлопал Валеру по плечу. — Ща пойдем, посидим, тут рядом нормальное хачовское местечко есть. А я, — скверно ухмыльнулся, — загляну в журнальчик.

И Рыбенко исчез в ближайшей кабинке. Оттуда послышалось встревоженное мычание, но быстро стихло.

Валера вышел на улицу и дал еще два комментария. Никому не нужным, дециметровым каналам.

Потом часа три они сидели в хачовском заведении с сурдопереводчицей. Ей, оказалось, было всего восемнадцать лет, и язык глухонемых она выучила, потому что очень хотела помогать людям. Никто не спросил, осталось ли у нее это желание и поныне, но, судя по тому, с каким суицидным упорством переводчица пила водку, оно поиссякло. Валера с Рыбенко сначала пили пиво, но затем внезапно перешли на текилу.

— Эх, — говорил Валера, — я ведь ненавидел эту власть, мой путь в политике был путем революционера, я не перед кем не прогибался, я сидел в вонючих провинциальных КПЗ, меня избивали омоновцы.

— Ну, ну, — поддакивал Рыбенко.

— Я помню, как зажег Воронеж, как я поднял людей! — воодушевлялся Валера. — Мы шли на какую-то площадь, где был концерт, люди кричали: «Мы ненавидим эту власть! Долой Путина!», у всех были петарды, их пускали прямо в рожи ментам — получи, мразь! — и что теперь? Чем все закончилось?!

— Ой, — перебила переводчица, — а ты, правда, считаешь, что у нас будет революция?

— Сексуальная, несомненно, — вставил Рыбенко.

— Нам нужна либеральная политика и социальная экономика, — принялся растолковывать Валера, — жесткая власть и реформы в пользу народа!

Все разом поскучнели.

Переводчица курила какие-то длинные с кислым запахом сигареты. Рыбенко делал неоднократные попытки залезть ей в свитер, но она упрямо отбивалась.

— Я вот его хочу! — Прояснила свои мотивы переводчица, указав на Валеру. — А ты, урод, не лезь.

Рыбенко, впрочем, не оставил надежды, и его волосатая, толстопалая рука терзала узенький бочок напившейся переводчицы. Он умел добиваться женского расположения: что-то горячее и похабное шептал переводчице в ушко, одновременно тискал, мял, просовывал в ушко толстый язык, и скоро уже переводчица тихо, покорно текла. Уехали они вместе, после того, как Рыбенко широким жестом заплатил за всех.

Валера поймал машину и назвал домашний адрес.

Его вез скучный старик, чья политическая позиция сводилась к тому, что никому нельзя верить.

Глава 3 Перед закрытой дверью

Таким людям, как Бабин, Валера слегка завидовал.

Дима Бабин то занимался пиаром, то вдруг единолично (но в связке со своими друзьями-метросексуалами Ковалевым и Королевым, которых он в шутку называл Корвалевы) основывал никому не нужную лигу «молодых политтехнологов», у кого-то брал под эту лигу бабки и первым делом заказывал тысячу собственных визиток с золотым тиснением, которые потом небрежно, но со значением давал гардеробщикам и девушкам.

У Димы было сложное, незаконное детство, о чем он с охотой и даже малознакомым людям рассказывал.

Едва познакомившись с Валерой, затащив его в пугающе гламурное кафе, где меню облачили в футляр из питоновой кожи, Дима принялся рассказывать.

— Валера, — говорил он, — ты как человек интеллигентный, конечно, знаешь детского писателя Алматова?

— Разумеется, слышал, — ответил Валера.

— Так вот, это — мой отец. — Бабин поправил очки.

Видно было, что ему стало очень хорошо. Вербальное обозначение связи с писателем Алматовым подстегивало бешеное самодовольство, в котором Бабин ежесекундно пребывал.

— А почему ты Бабин? — тупо спросил Валера.

Он не вполне понимал, зачем сидит с Бабиным над меню в питоновой чешуе, зачем втягивается в разговор про Алматова — хотелось домой, к Даше.

Дима Бабин хитро улыбнулся.

— Алматов и мама познакомились в столовой, — сказал он, — они ели макароны. Мама моя — она библиотекарь, так вот, начались всякие эти дела, любовь-морковь и третий лишний, а потом, хоп, мама говорит: «Я беременна!». А Алматов-то женат.

Валера отметил, что Дима Бабин называет отца по фамилии, но не захотел вникать в этот психический парадокс.

— И что? — спросил он.

— О! — захихикал Бабин. — Детективно-эротическая история! Агата Кристи отдыхает! Скажу основное: отец признал меня, когда мне уже исполнилось шестнадцать, а до этого я даже не знал, что Алматов мой отец.

— Да, это очень своеобразно… — Валера вежливо кивнул.

Бабин тут же переключился и начал грузить проектом, якобы сулящим ему и Валере тысячи долларов. Валера, по его задумке, должен был напрячь тестя — выйти через него на спикера с макетом какой-то газетенки формата А-4 и доказать спикеру, что газетенка тому остро необходима.