Люди с чистой совестью

И когда в следующий раз мы явились в бригаду полковника Родимцева и привезли всем фотографии, солдаты и офицеры приняли нас совершенно по-иному. В штабе батальона меня угостили спиртом, командир роты потащил вместе с ротой в наступление на Тим, командир полка, майор Соколов, и комиссар его Кокушкин накормили до отвала. И еще сейчас сотня негативов, которые я храню, являются для меня дорогим воспоминанием о людях этой славной части. Солдаты бригады, впоследствии 13-й Гвардейской стрелковой дивизии, под командованием сначала полковника, а потом прославленного защитника Сталинграда генерал-майора, Героя Советского Союза Родимцева, были верными сынами своей страны.

Это они — командиры и солдаты Родимцева — в Голосеевском лесу под Киевом в августе 1941 года опрокинули рвавшихся к Крещатику немцев и нанесли им такой удар, что отборные фашистские орды больше месяца и не пытались идти на Киев, хотя могли обстреливать его из батальонных минометов.

Это они, солдаты Родимцева, громили немцев под Конотопом, выбили их из Тима. Вместе с солдатами Родимцева наступал я — на Щигры в морозные дни января 1942 года.

С политотдельцами я сдружился быстро. Комиссар дивизии, профессор психологии Зубков, хмурый человек, тепло разговаривал со мной. Он откуда-то узнал о моей гражданской профессии. Однажды под Щиграми мы шли с ним по полю, утопая в сугробах. Зубков остановился передохнуть и сказал мне:

— Мне говорили сегодня бойцы, что какой-то фотограф ходил вместе с ними в атаку и снимал неразорвавшиеся тяжелые снаряды на снегу. Зачем вы делаете это? Я слыхал, что подготовка кинорежиссеров стоит государству очень дорого. Неужели мало ценностей сжигаем мы на войне?

— А сколько стоит подготовка профессора психологии, вы мне не можете сказать? — спросил я Зубкова.

Мы засмеялись и пошли дальше по сугробам.

Я любил, пользуясь правом экстерриториальности корреспондента, просиживать часами на командном пункте Родимцева. Я проводил там гораздо больше времени, чем это требовалось для газетных снимков. Только через год я по-настоящему оценил, как это было мне полезно. У Родимцева, Кокушкина, Соколова, Зубкова и других я учился военному делу. Когда Родимцев защищал Сталинград и его знаменитая 13-я Гвардейская грудью встала на улицах города, мы с Ковпаком форсировали Днепр, проникли в Житомирскую и Ровенскую области, находившиеся тогда за тысячу с лишним километров от фронта. В боевой работе партизан я ощущал родимцевскую хватку. К тому же лучшие командиры роты Ковпака — Карпенко и Цымбал — были сержантами-разведчиками бригады Родимцева, оставшимися в тылу под Ворожбой и Конотопом, чтобы выполнять разведывательные задания Родимцева. Впоследствии они встретили Ковпака и стали командирами-партизанами.

Из 13-й Гвардейской в январе 1942 года я, выполняя свои корреспондентские задания, попал во 2-ю Гвардейскую дивизию, действовавшую совместно с 14-й танковой бригадой. Здесь я во второй раз увидел, как бегают немцы. В селе Выползово наши танки зажали немецкую часть, и за полчаса боя на снегу осталось до тысячи вражеских трупов. Стоял тридцатипятиградусный мороз, и часа через два трупы начали «звенеть», обледенев. На огороде, взгромоздившись друг на друга, скорчились подбитые нами девять немецких танков с обгоревшими скелетами танкистов внутри. Командир танка Алеев, получивший за этот бой звание Героя Советского Союза, спас меня от немецкого танка, который я хотел во что бы то ни стало заснять. Командир расстрелял его в тот момент, когда танк развернулся на меня по открытому полю. Мне все-таки удалось щелкнуть лейкой в тот миг, когда взрывом боеприпасов снесло башню с танка. Через два дня я, к величайшему огорчению, уже снимал могилу Алеева.

Солдаты любили меня и моих товарищей, хотя и не могли понять, что за чудаки эти фотографы: «снимают карточки» для красноармейских книжек под минометным огнем, а фрицев — когда они кусаются.

Я учился воевать.

6

Еще в начале 1942 года я часто стал задумываться над тем, что в этой войне мне надо найти свое настоящее место. Я уже проверил себя под огнем, обтерся среди командного состава и начал ловить себя на мысли, что страшно хочется покомандовать самому.

До войны у меня было свое мерило в оценке людей. Совершенно не зная, придется ли мне воевать, да и будет ли война и какой она будет, я, встречая нового человека, старался представить его себе в военной обстановке. Прищуривал глаза, смотрел на него и говорил себе: «А ну-ка, голубчик, как ты будешь себя чувствовать на войне?» — и это помогало мне определить свое отношение к людям. Это было как бы лакмусовой бумажкой, которая выявляла и психологическую и, особенно, идейную «реактивность» людей, воспринимавшуюся мною не только как умение гладко выступать с речами.