Люди с чистой совестью

— Как правда?

— А как же? Действительно, всю зиму сорок первого года Швайка служил у немцев, старостой, — и тут Матющенко рассказал о нем.

Вспомнив об этом теперь, я подумал: «Нет, не опасно. Это парень с хитрым юмором. Не выдаст он нас. Тем более, он был в подполье. Знает все правила и уловки».

Кандидат партии Швайка, колхозный активист, тракторист, был оставлен в подполье. Задача была: как можно скорее войти в доверие к немцам. Швайка так талантливо играл свою роль, что уже в сентябре сорок первого года был назначен немцами старостой. Отряд Матющенки, тогда только начинавший действовать, держал с ним связь.

Швайка вошел в доверие к глуховскому коменданту. Игра эта продолжалась всю зиму. Дело кончилось тем, что те из селян, которые наивно предполагали, что немец «добрый», на собственной спине почувствовали его «доброту». Но кто-то из полицаев донес о двойной игре Швайки.

Как-то ночью Швайка прибежал в лес и сообщил Матющенке, что завтра в 9 часов утра районная жандармерия приедет забирать его. Матющенко слушал его молча. На подпольном языке это называется «провал». В таком случае провалившегося подпольщика надо забирать к себе в отряд. Но в селе оставалась семья Швайки. Как спасти ее? Старика отца, детей и беременную жену Швайки брать в отряд было нельзя. А даже если и возьмешь, фашисты отомстят более дальним родичам, а то и всему селу. И тут два хитрых украинца придумали такую штуку. Немцы приехали в 9 часов утра, а за три часа до их приезда к Швайке, преспокойно «спавшему» всю ночь дома, ворвались партизаны. В хате были выбиты все окна, в черепки превращена посуда, распороты подушки и пух из них выпущен на улицу. Тихонько извиняясь, сам Матющенко насажал старику — отцу Швайки — фонарей под глазами. Затем Швайку связали, с угрозами повели через все село в лес «на расстрел».

Приехавший через час немец-комендант клюнул на партизанскую удочку: он велел арестовать доносчика-полицая, а «пострадавшему» Швайкину отцу немцы приказали выстроить новую хату.

И вот сейчас Швайка попал в плен к немцам…

6

Через два дня начался второй прочес, а еще через день — третий.

— Вот этот третий уж совсем не входит в наши расчеты, — ворчал Вася Войцехович, выводя через буреломы по азимуту отряд к спасительному кустарнику под Станислав.

— Кажется, можно було б немцам остановиться и на двух, — подхватил комиссар Мыкола.

— Тем более, что если жив Ковпак, то он уже успел проскочить, — поделился я сокровенной мыслью со своим «штабом».

— Проскочил дед. Надо и нам сматывать удочки, — сразу уточнил наши мысли Усач.

— А может быть, и окопался где-нибудь в горах? — охладил его пыл комиссар Мыкола.

Усач замолчал.

Мы подошли к спасительному кустарнику на рассвете.

— Третья облава совсем нам ни к чему, — ворчали командиры.

Хлопцы видно, всерьез начали привыкать к тому, что немцы действуют по нашему заказу. Ползком, на животе, продираясь сквозь кустарник, приблизился радист Соколов. Он протянул мне бумажку.

— Большая земля обещала самолеты. И один самолет вылетал к нам как раз в ту ночь, когда Матющенко напоролся на засаду, — доложил он хриплым шепотом.

— Но мы же не могли принять его, Коленька! — словно оправдываясь перед радистом, сказал начштаба Вася.

— Да. Трудное дело сейчас принять самолет! В таком положении… — опять намекнул на выход из Черного леса Усач.

С гор, из-под Ланчина, вернулась разведка Володи Лапина. Где-то в душе у каждого из нас все еще теплилась надежда: жив комиссар Руднев. Володя Лапин раздул эту искру. Дня четыре-пять назад через Ланчин, почти по нашему маршруту, проходила группа в десять — пятнадцать человек. Жители рассказывали, что эти люди несли на носилках раненого командира. Командир был усатый, в армейской форме, при орденах.

— Черные усы, ей-богу! — бил себя кулаком в грудь Лапин.

— А как же они ночью видели — черные усы или нет? — спросил я у Лапина.

— Это-то обстоятельство и вызывает у меня сомнение, — шепнул мне начштаба Вася.

Рядовые бойцы в отряде не хотели верить, что комиссар погиб. Мне припомнились рассказы ветеранов отряда о том, как зимой 1941/1942 года раненного в горло Семена Васильевича перевозили в Брянские леса. На ухабах, поворотах бойцы подхватывали сани на руки и переносили их вместе с раненым через опасное место.

— Эх, найти бы хоть ниточку, след, а уж мы бы его вынесли! — сокрушались в ротах.

Лапин принес из Ланчина письмо от Кости Стрелюка, адресованное всем нам. Костя поправился и ушел с группой наших партизан всего за два дня до прихода Лапина. С кем? С Ковпаком? Или с комиссаром? В письме об этом не было ни слова. Но все же на душе полегчало. Вспомнилась ночь, когда мы шли «умереть на ровном месте», и мягкий, ласковый голос гуцулки со странной фамилией Иваночко, уговаривающей мужа ничего не брать с нас за спасение раненого. И стало легко на душе. В такие трудные дни особенно важно знать и чувствовать поддержку народа.

Спасибо тебе, гуцулка Иваночко!

Вернулась разведка из глубинных кварталов и диких урочищ Черного леса. Вася мотал головой, как добрый конь, которого замучили слепни.