Люди с чистой совестью

- Ну, а вы? Вы как? - поставил я ему вопрос в лоб.

- Я не выражал восторгов. Не носил цветов. Я думал. И понял, что я ждал этого дня всю жизнь. Пришло лучшее, прекрасное, о чем я не смел говорить даже любимым ученикам. Я сел за труды Ленина и Сталина. Я читал Конституцию и восторгался... А затем... Затем Наробраз прислал нового директора школы, она только что окончила педтехникум. Она приходила на мои уроки и пренебрежительно глядела на меня. Я вкладывал душу в свое дело... А затем говорила своей подруге, но так, чтобы я слышал: "Недорезанный буржуй"... Это я - недорезанный буржуй...

- Это была дура и невежда...

- Благодарю вас. Я знаю. Но она была не одна.

- Вы не ошибаетесь?

- Нет. Может быть, я ошибаюсь в арифметике. Я - профессор литературы. Но разве вы не поняли, что мы тоже стали советскими гражданами. Не все - согласен. Но многие верили в это, хотели этого, стремились к этому. Вы думаете, я книги и Конституцию читал на виду у всех? Я не хотел, чтобы меня заподозрили в заигрывании с новым строем. Я читал их, как читают стихи, поэму. Может быть, это сентиментально. Но надо считаться с людьми, такими, какие они есть. Не в лаковых же сапожках вы строили социализм? И сейчас вам строить его вместе с нами. Хотя мы и... недорезанные буржуи.

Я смотрел на этого человека и думал: вот безусловно заблуждающийся человек. Но как дать ему понять, как объяснить ему, что во имя одной большой справедливости часто надо закрывать глаза на мелкие несправедливости?

- Сначала надо выгнать немца... - сказал я ему после паузы. - А потом исправим и мелкие промахи.

Он молча взглянул на меня испытующими глазами и так же молча показал на шапку в газете...

- Немцы заняли Рим! Значит, не за горами тот день, когда вы займете Берлин?

- Социализм строить нам с вами, а занимать Берлин - без вас? съязвил я. - Ну, ладно, не обижайтесь. Но верите ли вы в это?

- Если бы не верил, я не был бы лесником в этом краю. Мы, многие из нас, готовы были в те дни поклониться вашему грубошерстному костюму... как власянице апостола! И вдруг мы с удивлением видели погоню некоторых, и в том числе моей директрисы, за гнилым лодзинским товаром, залежавшимся в подвалах Львова, и недоумевали, не зная, как это понять...

"Ах, вот что у тебя ноет!" - подумал я про себя. - Ну, это уж не такая сложная психологическая язва. Не страшнее насморка.

- А понять ведь так просто...

- Скажите же, как? Скажите! - Он схватил меня за руку, и я почувствовал, что он действительно по-настоящему взволнован этим разговором.

- На светлом фоне, на белом платье даже небольшие пятнышки грязи режут глаза...

Он долго смотрел на меня широко открытыми глазами. Затем пошевелил седыми усами и отпустил мою руку.

- Верно... Ах, как это верно. На белом платье... Так, так... Да. А у вас действительно белоснежное платье невесты. И вот сбежались поглазеть на него и мечтатели, и завистники, и стяжатели, и развратники старого мира... Белое платье... И вдруг кто-то один заметил: пятнышко... Заорали, заулюлюкали...

- А кто же этот один?

- Вы думаете: я с этой девчонкой?

- Нет, не думаю...

- А я думаю, что так. Да, конечно... Она ведь тоже... была расстреляна немцами в сорок первом году, но не поклонилась им... Я должен был тогда понять ее. Послали ее начальником, а подчиненный - в грамматике и в синтаксисе разбирается на многих языках... А я обиделся, в амбицию... Эх, как это нехорошо, как нехорошо!

- Так кто же виноват?

- Не знаю... Наверное, те, кто посылал... Не знаю... Но сейчас я больше всех чувствую виноватым себя.

- Узнаю интеллигента... узнаю...

Он улыбнулся и печально покачал головой.

Мы довольно мирно кончили с ним разговор. Дела отвлекали меня от этого человека, и, может быть, я совсем забыл бы о нем, как забываешь о многом, что встретилось на пути мимоходом. Но именно в этот день к вечеру началось наступление немцев и хорватов...

Когда кольцо окопавшихся врагов все больше сжималось железным урчаньем танков, казалось уже физически ощутимым, кто-то подошел ко мне и взял за руку. По особой манере брать за руку я узнал преподавателя литературы, того самого, который разносил нас сегодня...

- Пане начальнику, товарищ командир... На штыре ока...

Опять встала в памяти фигура Мыколы Струка из Белой Ославы.

Я подумал, что опасность, угрожающая нам, волновала и профессора не меньше, раз в минуту опасности с его уст слетели эти простые мужицкие слова, не посеребренные "европейской" культурой.

Мы отошли в сторонку.

- Через болото можно выйти... Я знаю тропу...

- Повозки?

- Возы не пройдут... Коней в поводу провести, пожалуй, можно. А возы - нет, не пройдут.

Долго раздумывать было некогда. На противоположной опушке леса сухо потрескивали автоматы. Полминуты мы советовались с Мыколой и Васей...

- Кидать возы! Раненых - на носилки! Способных сидеть верхом - на коней, - скомандовал я.

Команда спасительным журчаньем горного ручья пошла назад по цепочке вытянувшихся рот.