— В нашем понимании это трактуется не как увольнение по собственному желанию, а как
Дебора посмотрела нее поверх очков. Айона снова кивнула.
— Можете ли вы подтвердить, что обстановка на работе стала совершенно невыносимой и что вы ощущали на себе дискриминацию по возрасту?
— Точняк, — вырвалось у Айоны.
Чем более серьезные и взрослые вопросы задавала ей Дебора, тем сильнее Айона ощущала себя подростком и отвечала, используя лексикон Марты.
Дэвид принес блюдо бисквитно-шоколадного печенья с начинкой из джема. Взяв печенюшку, Дебора аккуратно надкусила ее и тут же положила на блюдце. Айона восхищалась сверхъестественным самообладанием собеседницы и ее умением сосредоточиваться на деле. Черт с ними, с туфлями, такую женщину хорошо иметь в друзьях.
— Возможно, вы ощущали какие-либо манипуляции со стороны руководства, подталкивавшие вас к уходу?
Айона вспомнила, как швырнула в Эда свой шнурок с бейджем и как многозначительно главный редактор подмигнул кадровичке Бренде.
— Да, было такое. Но поймите, Дебора: я не хочу идти в суд. Мне невыносима сама мысль, что снова придется тратить свое драгоценное время на этого…
Дэвид опять поднял руку. Он явно отличался повышенной чувствительностью.
— Вряд ли понадобится доводить дело до суда, — сказала Дебора. Подозреваю, они охотно пойдут на мировую, чтобы избежать нежелательной огласки. Мы всего лишь попросим, чтобы вам заплатили деньги, которые вы честно заслужили после… Сколько лет вы проработали в журнале?
— Тридцать.
— Прекрасно. — Дебора откинулась на спинку стула и улыбнулась. — У нас есть все шансы на успех. А теперь вы мне все подробно расскажете, а я буду делать записи.
И Айона начала рассказывать. Она поведала Деборе о разговоре, подслушанном в туалете, когда ее назвали динозаврихой, о язвительных замечаниях вроде «Айоне этого не понять» и «В те стародавние времена»; о том, как ее перестали приглашать на ланч и дружескую выпивку после работы; о том, как сотрудники умолкали, когда она подходила к кофемашине. На прошлое Рождество ей прислали в качестве поздравления групповую фотографию сотрудников редакции. Там были всё, вплоть до охранника. Только ее «по чистой случайности» на снимке не оказалось.
Айона рассказывала, как от нее постепенно — одну за одной — отбирали все редакционные обязанности. В последние месяцы она лишь делала вид, что занята. Вся ее кипучая энергия уходила на наблюдение за медленно ползущими стрелками редакционных часов. Так она дошла до того дня, когда Эд заявил, что отныне все написанное ею будет проверять молодой парень. А тот словно бы нарочно прочитывал каждое слово вслух, перемежая их идиотскими аббревиатурами вроде OMG, IRL, BTW[23]. Да тридцать лет назад, когда журнал пригласил Айону на работу (а она находилась на вершине славы, и ее имя постоянно мелькало в прессе), этот юнец еще даже не родился. И теперь она должна была согласовывать с ним каждую фразу? Расчет Эда оправдался: такого унижения Айона не выдержала.
Айона рассказывала, и ей становилось легче, как будто с ее плеч исчезал многолетний груз обид и оскорблений. Они были менее заметными и более коварными, чем те, с которыми сражалась Марта, но обладали столь же разрушительным действием.
— Спасибо вам, Дебора и Дэвид, — сказала Айона, дойдя до конца своего болезненного и унизительного повествования.
— Будем рады вам помочь, — ответила Дебора, щелкая колпачком авторучки, словно кнопкой на клапане пистолетной кобуры. — Ну что, зададим им жару?
ЭММИ
Эмми подняла голову и улыбнулась Санджею, подумав, что сегодня он подойдет и сядет рядом. Но он отвернулся и сел на другое место. Так было в прошлый раз. И в позапрошлый тоже.
Конечно, она заслуживала подобного отношения. А как еще он должен себя вести после той субботы? И все равно манера поведения Санджея казалась ей чрезмерной и даже ребячливой. Но его равнодушие больно задевало Эмми. Когда он демонстративно садился на другое место, игнорируя ее приветливые улыбки, девушке казалось, что ее кусает целая стая рассерженных ос.
Эмми сознавала: она должна извиниться перед Санджеем, но он не давал ей шансов это сделать. И если уж говорить правду, Эмми даже испытывала при этом некоторое облегчение, ибо не знала, как объяснить произошедшее самой себе, не говоря уже о других. Мысленно проигрывая ту историю, она всякий раз видела себя слабачкой, а Тоби — агрессивным параноиком, что никак не могло соответствовать действительности.