Люди Сербской Церкви

С другой стороны, особенно в юности, как говорит святитель Григорий Палама, человек может воспитываться и светской мудростью – литературой, науками. Но если в результате знание не приводит к единому на потребу, не воспитывает человека, если, умножая знание, человек начинает ставить себя выше Бога, такое знание бесплодно. Если знание удаляет от Христа, лучше его оставить и остаться со Христом. Сегодня в мире много зла, поэтому необходимо помнить о равновесии в духовной жизни. Ведь перед лицом смерти не поможет ни музыка, ни творчество, ни наука. Останется только вопль: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» Поэтому многие простые люди, кроме Закона Божия не знавшие ничего, стали святыми.

В творчестве человек не должен пытаться соперничать с Творцом, есть творчество Божие, а есть демоническое. Необходимо иметь ясное представление о том, что в творчестве золото, а что – солома, ибо, по слову апостола Павла, все пройдет через огонь и останется только золото, останется только благородный металл, благородство и добродетель. Но не только то, что человек пишет, сочиняет, рисует, является творчеством, сама наша жизнь – творчество, рождение ребенка – творчество. Почему православная икона так сильно действует на душу человека? Потому что в ней присутствует целомудрие, Божественное и человеческое, а когда эти два начала находятся в равновесии, то Божественная красота проявляется в красоте человеческого творчества, сохраняя внутреннее целомудрие. Именно к такому творчеству призывает нас Господь. Достоевский сказал: «Красота спасет мир», но Андрей Тарковский сказал глубже: «Стыд спасет человечество». Красота бывает разной, ничто не может так разрушить, развратить человеческую сущность, как злоупотребление красотой. Только красота, несущая целомудрие, должна быть основой творчества.

– В чем причина вашей любви к России? Расскажите о встречах со священниками Русской Церкви, ваших учителях, среди них были русские? Какие воспоминания сохранились у вас о них?

– Еще в семинарии я читал русских писателей, общался с русскими преподавателями, которые очень тепло к нам относились. С любовью вспоминаю своих дорогих профессоров: моего отца Павла, дьякона, бывало, что мы спорили иногда, но я чувствовал, что он меня любит. А когда у меня после окончания факультета возникли трудности, то знал, к кому надо обратиться за советом. Я написал ему письмо, и он сразу же мне ответил. Понял мою ситуацию. Отец Викентий Фрадинский преподавал у нас на факультете историю Церкви. Так он просто жил ею: рассказывал о Первом Вселенском соборе, словно сам был его участником! И в Швейцарии общался с русскими: помню отца Петра Парфёнова, царского офицера, владыку Антония (Бартошевича) и его брата Леонтия, они учились у нас, в Сербии, а потом стали епископами Зарубежной Церкви. Владыка Антоний, когда встречал меня, часто шутил, вспоминая слова служившего в Закарпатской Руси митрополита Иосифа Скопского, сказанные между двумя войнами: «Мы – дураки сербы, и вы – сумасшедшие русские». Потом в Париже (1974) я встретился с Александром Солженицыным, тогда он был выслан из страны, и подарил ему крестик с Афона со словами: «Александру-крестоносцу афонский крест». А в 2003 году уже в Москве, когда мы награждали писателя орденом святого Саввы Сербского (это была награда от Архиерейского Собора Сербской Православной Церкви), он мне показал, что бережно хранит тот крестик с Афона.

Помню и дивного русского старца Никандра, я встретил его во Франции, когда ему было девяносто четыре года, он жил ранее и в Сербии, упокоился в девяносто семь лет. Мы семь часов были на богослужении, тогда служил и митрополит Филарет (РПЦЗ), за все это время старец ни разу не присел. После службы мы пошли на торжественную трапезу, которую приготовили монахини того монастыря. Я спрашиваю одну из них: «А где отец Никандр?» Она говорит: «У него нет времени, чтобы терять его тут с нами, он остался молиться». И я пошел к нему и спрашиваю: «Старче, разве вы не устали? Я много моложе вас, но я устал». А он отвечает: «Отец Амфилохий, я в монастыре уже восемьдесят лет, и в России, и в Сербии, и во Франции, и раньше в молодости я много дней не умел или не хотел молиться, был недостаточно ревностным. Я не наполнил молитвой годы и дни, данные мне Богом, вот теперь знаю, как это важно, но не знаю, сколько мне еще осталось быть на земле, потому хочу восполнить это».

Наш духовный отец архимандрит Иустин (Попович) исповедовался у митрополита Антония (Храповицкого), потом у отца Виталия Тарасьева[60] в русской церкви Святой Троицы[61]. Отец Виталий был в Белграде любимым священником и среди русских, и среди сербов. Общие страдания сближают нас.