Люди шторма

Из наушников шлема тут же полился странный низкочастотный шум, будто бы испорченный трансформатор гудел на басовых нотах… Арсений Алексеевич так и не понял, в какой именно момент его начало мутить. Перед глазами поплыли странные фиолетовые разводы, язык неожиданно прилип к гортани, затем резко начали болеть живот и грудина. Боль с каждой секундой становилась все невыносимей, в голове будто бы загудел тяжелый колокол. Спустя несколько минут внутренности стало выворачивать наизнанку. Ощущения были чудовищными. Капитан стиснул зубы – только бы не закричать, только бы не показать свою слабость перед мучителями!

Конечно, человек технически грамотный, Горецкий был наслышан и о пытках низкочастотными излучениями, и о мучительствах в застенках местного МГБ, однако вряд ли ему могло прийти в голову и о том, что такого рода пытки будут применены к нему, иностранцу!

А боль в грудине и в животе становилась нестерпимой. Арсений Алексеевич продолжал сжимать зубы, упрямо глядя перед собой. В какой-то момент он ощутил во рту горьковатую влагу, по подбородку что-то потекло.

И тут, на грани яви и забытья, он различил обрывок фразы:

– …язык себе прикусил. Для первого раза хватит…

…Спустя полчаса совершенно обессиленного Горецкого отвели в общую камеру следственного изолятора МГБ, где томились моряки с арестованной «Астрахани» – все, кроме Миши Щетинина, находившегося в тюремной больнице. Надзиратель вылил на голову Арсения Алексеевича ведро воды, и арестант, захлебываясь, очнулся…

– …знаешь, Равиль, тут самым главным было – сосредоточиться не на боли, а на чем-нибудь другом, – спустя полчаса рассказывал он старпому, лежавшему на соседних нарах. – Я так сам себе и приказал: смотреть на трещину в потолке, прикидывать, на что она похожа и что можно к ней такого пририсовать, чтобы она стала похожей на парус. Или на облако. А когда меня тащили сюда, понял: ломать нам кости и подвешивать нас на дыбе никто не будет. Рано или поздно нас придется предъявить нашим дипломатам. И главное тут – никаких следов физического воздействия.

– Я одного не могу понять. – Равиль Нигматуллин осторожно снял с головы Горецкого холодный компресс. – Неужели они действительно пытали тебя лишь для того, чтобы ты сознался в контрабанде наркотиков и незаконном пересечении границы? Да тут половина населения анашу курит. И что – всех пытать? Никаких палачей не хватит!

– Думаю, тут что-то другое. – Капитан с трудом приподнялся на локте. – И наркотики, и нарушение границы – всего лишь повод. Нас и дальше будут пытать таким вот изощренным способом. Чтобы выработать страх перед пыткой, моментальный рефлекс на боль, словно у павловских собак… А уже потом предложат сделку. Но какого свойства – сказать пока не могу. Но то, что этот узколобый палач и та женщина-майор уже роли расписали на «хороший и плохой следователь», мне сразу стало понятно.

Лучи заходящего солнца скупо проникали в камеру через запыленное решетчатое окно под потолком. Со стороны коридора послышался топот тяжелых ботинок, и спустя несколько минут из соседней камеры донеслись звуки ударов и крики избиваемых – это спецназ МГБ тренировался на подследственных. Под нарами зашуршали крысы, на которых тут никто уже не обращал внимания.

– Дело швах, – тяжело вздохнул Нигматуллин, оценив перспективы. – Что же нам делать?

– Бежать отсюда. – Голос Горецкого был ровен и тих, как полет совы.

– Тут убежишь… – Равиль обвел взглядом массивные стены и сводчатый потолок. – Не тюрьма, а просто какой-то бункер на случай атомной бомбардировки. И еще неизвестно, сколько тут охраны. Да и спецназ каждый вечер на арестантах тренируется.

– Заключенный думает о побеге куда чаще, чем тюремщик о своих ключах, – напомнил Горецкий общеизвестную поговорку. – Меня пока через тюремный дворик вели, я кое-чего заметил. Это только кажется, что удрать отсюда невозможно. А на самом-то деле проще, чем может показаться. Тут все-таки не «Синг-Синг», а обычная восточная тюрьма. Вертухаи ленивые, необязательные…

– Если все так просто – почему отсюда никто не бежит?

– Потому что уверены, что убежать нереально.

Старпом сел на нары, осмотрел камеру. Восемь рядов двухэтажных шконок, стол, унитаз, рукомойник, массивная металлическая дверь с «кормушкой»… В камере был только экипаж «Астрахани» – двадцать четыре человека. А это, в свою очередь, исключало утечку информации.

– Так что – всем сразу отсюда бежать? – недоверчиво прикинул Равиль. – Задержат…

– Всем сразу и не надо. Достаточно кому-нибудь одному, кто знает этот город и сумеет незаметно добраться до порта. А дальше – любым способом добраться до какого-нибудь нашего корабля, там в порту всегда с десяток стоит. И, считай, спасся. Потребовать выдачи человека они уже не смогут, ведь, по международным нормам, любой наш корабль – это территория Российской Федерации. Не на абордаж ведь его брать!

– А если такой корабль не выпустят в море? – предположил Нигматуллин недоверчиво. – Да просто лоцмана для проводки не дадут или буксир…