Люди солнца

Для меня было бы великим счастьем спасти ещё хотя бы одного ребёнка из тех, кто, потеряв дом или родителей, добывают средства к жизни воровством или разбоем. Потому и пригласил несостоявшихся врагов Дэйла в замок. Они и явились, но, к моему изумлению, не в воскресенье, с каретой, через неделю, а утром на следующий день.

Словно какой-то невидимый огонёк вспыхнул в моём замке, огонёк, на который из невидимого же мрака шли и шли люди.

Чудо без маски

Да, было раннее утро понедельника. Наскоро умывшись, я спустился вниз.

Во дворе за галереей стояли Дэйл и Барт. Они, поливая друг другу, по очереди умывались.

– Доброе утро! – подходя, поприветствовал их я.

Торопливо вытираясь двумя краями одного полотенца, они, широко улыбаясь, поклонились.

– Как спалось? – спросил я Барта. – Признаюсь – всегда переживаю, как новые люди чувствуют себя в моём замке. Дом для вас вчера успели устроить?

– Это изумительный дом! – воскликнул Барт. – Рядом с Дэйлом! Первый этаж такой просторный, мы с Милишкой вчера от стены до стены бегали! Целых четыре комнаты наверху, а главное – чердак! Он почти точно такой же, как тот, на котором мы познакомились!..

И в эту минуту на втором этаже раскрылась, негромко скрипнув, балконная дверь, и на маленький округлый балкон вышла невесомая, прозрачная фея. Тонкий стан подхвачен широкой розовой лентой, навёрнутой на шёлковую белую ночную рубашку, подаренную вчера принцессе Анной-Луизой. Крупные локоны светло-русых волос подчёркивали фарфорово-белую кожу полудетского личика, а большие голубые глаза были ещё тёплыми после сна. Тонкие руки прижимали к груди сладко прижмурившего глазки котёнка. Фея, волоча за собой шлейф рубашки, подошла к краю балкона, склонилась над балюстрадой, и домашним таким, безмятежным голосочком сказала:

– А мне сегодня шестнадцать лет.

Барт, выпучив на нас глаза, испуганно сообщил:

– А я-то забыл!!

– Праздник! – быстро сказал я ему. – Ты не знаешь ещё, какой сегодня будет в «Шервуде» праздник!

– Я проскачу на ферму, – кивнул мне Дэйл, – позову оттуда всех наших!

– Давай, – кивнул я в ответ. – Пока не вернёшься – мы завтракать не сядем.

Дэйл побежал к конюшне. Барт подхватил полотенце, кувшин и поспешил в дом, каменный, старый, пыльный, гулкий, так внезапно очнувшийся после многолетнего сна. А я устремился в каминный зал.

После завтрака все, кроме тех, кто занялся столом и посудой, вышли во двор. Пятеро новых мальчишек, пришедших в гости, подошли ко мне и поблагодарили за невероятно вкусную трапезу. И, раз уж столько собралось сегодня гостей, я повёл всех показывать замок: портовых мальчишек, питомцев Гювайзена, и, разумеется, Барта с Милинией.

В любом помещении, куда бы мы ни зашли, струилась работа.

В «лесном» цейхгаузе мои матросы с «Форта» перекатывали и сортировали брёвна.

В лесопильне грохотал стальной огромный паук.

Климент и Бубен в кузне, не обращая на нас внимания, добывали музыку из наковальни.

В гончарном цейхгаузе мастер как раз вынимал из печи посуду, обожжённую на второй раз, уже с глазурью, и Пит ещё горячие блюда расставлял на длинном столе. Мы, пришедшие, зачарованно перебирали их, любуясь узорами.

В стекольную мануфактуру нас не пустили: в час разлива расплавленного стекла там попросту запирали дверь.

Дошли до канатного цейхгауза, из которого слышалось пение. Заглянули. Пение смолкла, и старшина артели быстро встал и пошёл к нам, кивая на ходу и улыбаясь.

– А где наша малышка? – спросил он. – Где Ксанфия? Она так любит петь с нами.

– На кухне, – неуверенно солгал я.

(Ксанфия, по секрету от всех, с Дэйлом и Готлибом училась ходить на новой ножке. Было совместно решено, что она покажется всем остальным только когда совершенно станет ходить не хромая.)

– А для чего вы поёте? – поинтересовался один из портовых мальцов.

– Чтоб канаты получались прочнее.

– Но какая связь между прочностью канатов и пением? – спросил заинтересованно Барт.

– Вся сила каната – в пряди! – кивнул ему мастер. – Если пальцы вытянут прядь достаточно длинную, без узелков, разрывов, сгибов конопляных волокон, утолщений – то и нить из таких прядей получится тонкая и очень прочная. Ну, потом из нитей вьют каболку, из каболки – малый шнур, – линь, затем большой шнур, – аксель, и – уже сам канат. Он может быть и немного тоньше обычного, но, если пряди тянули чистые, длинные, а это возможно только с хорошим настроением, которое даёт совместное пение, – то такой канат вдвое прочнее чем те, которые плетут на мануфактурах полуголодные, усталые, злые работники.

– А вы, значит, не полуголодные и не злые? – уточнил Барт.