Люди сороковых годов

То ли потому, что мы служили в первом взводе, то ли по какой другой причине, мне неизвестно, но наш танк во всех рейдах шел головным либо танком-разведчиком. Поэтому первые выстрелы врага всегда принимали мы. После нашего похода по гитлеровским тылам на севере, в районе Гданьска и Гдыни, и завершения окружения группировки противника в этом районе гвардии майор объявил мне благодарность, и мы были представлены к наградам. Вскоре Бочковский взял меня командиром на свой танк.

После вышеуказанного похода мы снова были возвращены на свой участок и возобновили наступление на запад.

16 апреля 1945 года утром мы подошли к Одеру, переправились по мосту, середина которого была повреждена, прогнута к воде и застлана какими-то бревнами и досками, с боем прошли большой населенный пункт и двинулись, ведя с ходу огонь, к Зееловским высотам. Наш танк все время находился в гуще боя. Надо сказать, что враг открыл такой ураганный огонь, что многие наши танки по всему полю горели, снаряды и бомбы рвались так, что все поле заволокло дымом, пылью.

Видя, что в лоб врага взять трудно, гвардии майор повел нас в обход. Тут он приказал водителю отъехать несколько влево и стать у шоссе под деревом. Когда мы остановились, он сказал мне, чтобы я вел огонь, а сам взял карту, спрыгнул с танка и сзади машины развернул на земле карту, лег и стал лихорадочно искать место, где можно было бы провести свои танки глубже во фланг или тыл противника, чтобы деморализовать его и обеспечить продвижение наших частей. Я стрелял при открытом люке.

И вот когда я, стоя в люке, выбирал себе новый сектор обстрела, а майор изучал карту, разорвался немецкий снаряд. Мне один осколок разрезал с левой стороны шею, второй глубоко вошел в плечо. В это время я услышал стон Бочковского, крикнул ребятам и быстро выскочил из машины. Я увидел, что чайор лежал на левом боку, а у паха все разорвано и пропитано кровью. С помощью самого майора я освободил это место от гимнастерки и брюк и наспех перевязал его индивидуальным пакетом. Рана была большая: разорвана часть паха вверх и вниз. Кишки не вышли благодаря уцелевшей пленке брюшины.

Когда Володя Зенкин, как вы пишите, нашел и привел на помощь другой наш танк, мы с экипажем подняли Бочковского на броню. Я сел, положил его голову на колени и сказал водителю, чтобы он быстрее вез нас за село, на перевязочный пункт. Кто еще с нами был, не помню. Когда подъезжали к населенному пункту, встретили командира бригады полковника Темника, который вскочил на танк, со слезами на глазах поцеловал Владимира Александровича и приказал нам быстрее ехать. Майор, плача, сказал Темнику: "Как нехорошо получилось. Думал, первым войду в Берлин... Не хочу в госпиталь..."

На перевязочном пункте майора и меня перевязали. Бочковского вскоре увезли самолетом, потом и меня отправили в армейский госпиталь.

В госпитале я пробыл пять суток. И так как засевший осколок меня не сильно беспокоился добился, чтобы долечивать меня отправили в свою часть. Хотя с боем, но удалось этого добиться. А когда вернулся к своим, то узнал, что наш гвардии майор лежит в Ландсберге в госпитале высшего комсостава и Героев Советского Союза.

Полковник Темник распорядился, чтобы Бочковскому отвезли радиоприемник. Этот приемник поручили отвезти мне и, кажется, какому-то шоферу. Когда мы занесли приемник в палату, то увидели, что майор находится в тяжелом состоянии. Но он, превозмогая недуг, попросил рассказать о делах бригады, родного батальона. Просьба была исполнена. Но врачи запретили нам долго находиться у него. И мы простились.

С тех пор я о нем ничего не слышал.

Я имею ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, медаль "За отвагу" и медаль "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Кроме того, перед форсированием Одера утром 16 апреля гвардии майор Бочковский прочел нам Указ о награждении трех или четырех танкистов, в том числе и меня, орденом Боевого Красного Знамени. Но я уже в Берлине 29 апреля примерно в шесть часов вечера был тяжело ранен, попал опять в госпиталь, и так тот мой орден где-то затерялся, я его не получил.

Сейчас я работаю директором восьмилетней школы.

Прошу меня извинить за то, что я отрываю у вас время своим длинным письмом.

С приветом

Троеглазов Герасим Иванович.

Мой адрес: Восточно-Казахстанская обл., г. Усть-Каменогорск, 17, ул. Пржевальского, дом 5-а, кв. 14".

Потом пришло письмо от бывшего летчика Дмитрия Захаровича Колышкина, которому была поручена трудная задача - вывезти с поля боя в госпиталь тяжело раненного Владимира Бочковского. Именно ему Володя был в огромной степени обязан тем, что врачам удалось cпасти его жизнь. Вот что рассказал в своем письме этот мужественный человек: "Беспристрастный правдивый рассказ о Герое Советского Союза танкисте Владимире Бочковском, который я прочел в "Огоньке", вызвал у меня, читателя, волну воспоминаний двадцатилетней давности. Мне живо вспомнились те годы и особенно самые трудные и самые волнующие для нашего последнего наступления от реки Одер на Берлин.