Люди сверху, люди снизу

Чем ОН занимался, на что жил и как звали его родителей, Аня так никогда и не узнает, как не узнает и того, куда ветер дует. А ветер дует туда, где в три с половиной кольца древней змеей свернулась в Муладхаре спящая, заточённая в незнании красавица-Кундалини – короче, ветер дует прямо Ане между ног, ветер захватывает основание позвоночника, и ей это явно нравится. В гостях Аня слышит фразы, типа «Кундалини может быть понята только в контексте родной культуры» и «Юнг заимствовал понятия из кундалини-йоги; но Кундалини и Анима не тождественны, Анима все же более широкое понятие». Вокруг нее говорят что-то о ведической традиции и кашмирском шиваизме, а она ничего не смыслит ни в ведической традиции, ни в кашмирском шиваизме, поэтому поначалу очень сильно не врубается, а когда уже частично врубается, смотрит на мир глазами ребенка и скупает эзотерическую литературу тоннами, но не всякую. В общем-то ее всегда интересовало некое абстрактное тайное знание – ей казалось даже, особенно в периоды больных дней и лунных затмений, что, может быть, она и сама обладает какими-то «странными» способностями. Развивать же их было некогда и не на что: садханы, с точки зрения европейца-обывателя, возможны, когда ты не думаешь о том, где будешь жить и что будешь есть завтра; именно в этом же варианте они более всего невыносимы… Аню плющило так, что на какое-то время она даже забросила статьи. Она проглатывала тома ученых гуру, не особо разбираясь поначалу, кто о чем говорит, с кем спорит, чему учит и чему противоречит – это был просто опыт накопления, узнавания, немого ди-адога. А еще… – еще это было ЕГО время, когда ОН открывал ей глаза на мир, будто снимая катаракту: ОН заново учил ее дышать, видеть, любить; «Когда человек лишен Шивы, он шава», – любил повторять ОН. – «Что такое шава?» – «Труп», – улыбаясь, говорил Высокий Красивый и целовал Аню, отодвинув блюдо с ветчиной – видимо, он был тогда недостаточно сильным, чтобы отказаться от секса и мяса; потом он нес ее на диван, и – долго-долго.

Но однажды он позвонил ей, намекнув на новый абзац. Решение принято, он «порывает со всем этим бредом» – так и сказал: «Со всем этим бредом».

– С каким бредом, человече, с каким бредом? – кричала Аня в трубку. – Я ТЕБЯ АЮ, слышишь? С каким таким бредом?

…Тот, с которым ОН заходил когда-то в клуб, высокий симпатичный, отысканный Аней в одной из обкуренных компаний района Бибирево, поведал ей: «Ушел в себя. Да не парься ты, он всегда на Востоке был двинутый, – его друг отводил глаза, красноватые от травки. – На самом деле он хочет полностью… Понимаешь? Да ты дунь лучше – шмаль отличная…».

Аня понимала. Она поняла все настолько хорошо, что только тонны определенной литературы, прочитанные за этот год, не позволили ей наглотаться какой-нибудь дряни. Еще она поняла, что ЕГО больше не будет в ее жизни, ни-ког-да. Но какое странное все-таки это слово! Оно похоже на звук выроненной из рук пустоты… «И у меня никогда не будет от него… никогда, никогда, никогда… Ла-да-да… ла-ла-ла… ла-да-да… ла-ла… да… а-а-а-а… а-а… а…?…»

Новый абзац.

Она додго глотала феназепам и была похожа, скорее, на зомбированную куклу, механически, без эмоций, совершавшую необходимые однообразные ежедневности, нежели на необычную молодую женщину с дивно пахнущей кожей. Она «тупо» писала статьи, «тупо» улыбаясь, «тупо» стояла за барной стойкой, «острый» филолог с высшим образованием без кола и двора, «тупо» учила подростков казусам русского; потом «тупо» заходила в метро и за километр обходила местечки, где была не так давно с НИМ – а так как радиус ИХ прогулок был весьма широк, то ее остаточный радиус оказался чрезвычайно узок. Так Анна обнаруживала себя на диване с бутылкой чего-нибудь крепкого и хоть и знала, что жалеть себя – последнее дело, все же из последних сил себя жалела: ведь, кроме себя самой и Бога, пожалеть ее не смог бы никто – только Бог был тогда далеко и вестей от него не предполагалось.