Люди талисмана

— Ты не будешь здесь вечно, — огрызнулся Тревер. — Такие как ты, умерли… И ты тоже умрешь.

— Да. Но это медленное умирание, маленький человек. Химия твоего тела, как у растений и животных, основана на углероде. И вы быстро растете, быстро увядаете. А мы — другие. Мы как горы, родственные нам; и клетки нашего тела состоят из силикена, как и у них. И наша плоть растет медленно как горы, и твердеет с возрастом. И мы должны так же долго, очень долго ждать смерти.

Что-то от истины этого долгого ожидания вошло и в Тревера, и он почувствовал трепет благодарности за хрупкость человеческой плоти.

— Я последний, — прошептал молчаливый голос. — Было время, когда я мысленно мог общаться с друзьями, но все они ушли раньше меня, очень давно.

У Тревера возникло страшное видение Меркурия в каком-то неисчислимо далеком будущем; застывший мир совершает свой последний нырок в сгоревшее солнце, унося с собой бесконечные ряды алебастровых фигур, сидящих в каменных креслах, прямо в мертвую черноту, в лед.

Он силился вернуться к реальности, цепляясь за свою ненависть, как пловец за доску, и голос его хрипел жаром и горечью в крике:

— Да, я уничтожил бы тебя, если бы мог! Чего ты еще ждешь после того, что сделал?

— Нет, маленький человек, ты не уничтожишь меня. Ты будешь помогать мне.

Тревер изумился:

— Помогать тебе? Ты же убьешь меня!

— Убийства не будет. Только живым ты можешь мне служить. Поэтому ты пощажен.

— Служить тебе — за эти? — он повернулся, чтобы показать, но Корины уже ждали в стороне рядком и протягивали руки.

Тревер бросился на них. На мгновение мелькнула мысль, как, наверное, дико выглядит это сражение с Коринами в глазах этого каменного наблюдателя.

Но едва появилась эта мысль, как битва уже кончилась. Повелительная команда ударила в мозг, и черное забвение упало на него, как от удара кулаком.

Глава 5

Тьма. Он затерялся в ней и уже не был самим собой. Он летел сквозь мрак, нащупывая и окликая нечто исчезнувшее. И голос отвечал ему, голос, которого он не хотел слышать…

Тьма. Сны.

Заря. Он стоит в городе и наблюдает, как свет становится ярким и безжалостным, загорается на верхушках стен и медленно сползает на улицы, загоняя тяжелые тени в открытые окна и двери, так что дома кажутся черепами с пустыми глазницами и зияющими ртами. Здания уже не выглядят такими большими. Он проходит между ними, легко поднимается по ступеням, и выступы окон — не выше его головы. Он знает эти дома, и он смотрит на каждый, проходя мимо, называет его и вспоминает давнее, очень давнее…

Соколы спускаются к нему, вернее слуги с солнечными камнями в головах. Он похлопывает их по склоненным шеям, и соколы тихо шипят от удовольствия, но их пустой мозг не имеет ничего, кроме смутных ощущений. Он проходит по знакомым улицам, и там ничего не движется. Весь день от зари до заката и в наступающей затем темноте ничто не шелохнется, и меж камней — тишина.

Он не мог больше выносить город; время его еще не настало, хотя первые слабые признаки возраста коснулись его, но он спустился в катакомбы и занял свое место рядом с теми, кто ждал и еще мог говорить с ним мысленно, так что здесь он не был одинок.

Годы проходили, не оставляя следа в неизменном мраке погребального коридора.

Последние немногие мозги один за другим застывали, пока не исчезли все. И к этому времени возраст приковал и его к месту, так что он уже не мог встать и снова выйти в город, где он когда-то был молодым, моложе всех… Шеннеч, как его звали, Последний.

И он ждал в одиночестве. И только тот, кто родственник горам, мог вынести это ожидание в месте мертвых.

Затем, в грохоте и пламени, в долине появилась новая жизнь. Человеческая жизнь… Слабая, хрупкая, восприимчивая жизнь, разумная, незащищенная, обладающая жестокими и смущающими страстями. Очень осторожно, без спешки, мозг Шеннеча дотянулся до них и вобрал в себя.

Некоторые люди были более жестоки, чем другие. Шеннеч видел их эмоции как алые рисунки на темном фоне его мозга. Они уже сами стали хозяевами, и множество хрупких чувствительных мозгов огрубело из-за них. «Я возьму этих для себя, — подумал Шеннеч. — Рисунок их мозга примитивный, но крепкий и мне интересно».

На корабле был хирург, но он умер. Впрочем, для того, что было сделано, хирург не понадобился. Когда Шеннеч закончил беседу с выбранными им людьми, рассказав им о солнечном камне — не все, разумеется, — то они с восторгом согласились на то, что обещало власть. Шеннеч полностью взял их под контроль. И неуклюжие руки каторжников с удивительной ловкостью управлялись теперь с инструментами покойного хирурга, производя круглые вырезы и аккуратно углубляя камни в кости.