Люди трех океанов

— И вы уверены, что он трус? — Рудимов поднял на старшину тяжелый, испытующий взгляд.

— Яки могут быть разговоры, товарищ подполковник? Он же сам грит…

— Говорит-то говорит, — вздохнул комполка и встал из-за стола: — Ну, ладно. Придет Катеринко, пришлите ко мне. Только сделайте так, чтобы другие не знали, что я его вызывал. И вас прошу, пока не распространяйтесь ни перед строем, ни за строем. Можете идти… Да, чуть было не забыл. Как там с летными шарфами?

— Все сделано, товарищ подполковник. Начальник ПДС дал нам порванный парашют. Ну, мы его пустили на раскрой. Свободно на все три эскадрильи хватит. Шьет шарфы Зародова. Собственно, она уже их сшила. А сейчас какую-то грамоту на них вышивает. Канительное дело затеяла. Толкую ей — пусть так носят, не в надписях приятность. На своем стоит — без этого, грит, шарф не шарф.

— Это хорошо она придумала с инициалами, — к удивлению старшины, одобрил Рудимов и улыбнулся: — А вам, к примеру, не приятно было бы носить такой подарок с «И. Д. П.», Иван Денисович Петюренко.

— Ну, ежели бы такая приятность от моей собственной невесты — свободно надел бы и вспоминал при каждом случае…

— Что значит «собственная»?

— Ну, законная, значит. А тут полковая, — с лукавинкой в глазах подхватил Петюренко и тут же заговорщически повел смоляной бровью. — Скоро она, Лилька, товарищ подполковник, преподнесет нам еще один сюрприз… По-моему, это разврат, если не аморальное разложение…

— Обождите, обождите. О чем вы? — насторожился Рудимов и показал на стул.

Старшина сел, с необычайным сожалением прокряхтел:

— Эх, жаль мне ее, товарищ подполковник. Собственно, не ее, а бабский авторитет. Смеются над ней пилоты. Что-то у нее уже с Искоркиным… Странно даже: тут люди гибнут — и вдруг любовь. Не знаю, как кто, а я бы эту любовь свободно на гауптвахту…

— Любовь на гауптвахту? — раздумчиво повторил комполка. — Это вы всерьез?

— А какие тут шуточки? — в свою очередь удивился Петюренко. — Человек строевой, воюющий и вдруг влюблен. Да как же он может идти в воздух со своими сердечными вздохами и всякими грешными мыслями? Сшибут за милую душу.

Комполка нахмурился:

— Как это плохо, что вы так о любви судите, считаете ее чем-то постыдным. А сами-то любите свою Фросю?

— А откуда вы ее знаете? — насторожился старшина, и подполковнику показалось, что даже смоляные усы старшины покраснели.

— Нет, не беспокойтесь, ваших записок и писем я не читал. Вы сами мне о своей Фросе рассказывали. Учетчица в тракторной бригаде, где-то под Уманью, что ли. Этакая рослая, в теле, коса тяжелая — назад голову тянет…

— Да, она бабенка дородная, — довольный осведомленностью командира, закивал Петюренко. — Что ж, люблю я Ефросинью Терентьевну. Но мы ведь на расстоянии. А они рядом. Тут до греха недалеко.

— Чепуха, Иван Денисович, — вдруг изменил тон обращения комполка. — Хорошая любовь, она как бальзам.

— Вам виднее, — повел плечами старшина и порывисто шагнул к порогу: — Разрешите быть свободным?

— Разрешаю.

Когда ушел старшина, Степан долго не мог успокоиться: «Неужели то, что говорил Петюренко о Лильке и Искоркине, правда? — Старался отогнать занозившую душу мысль, но она все не уходила. — Да что это я в самом деле? — начал упрекать себя и успокаивать. Мое какое дело, пусть и правда…» А мысль все жгла.

Переговорить с Катеринко сразу после доклада старшины Рудимов не смог. Вечером улетел на задание, сел с поврежденным мотором на соседнем аэродроме и там заночевал. Вернулся лишь к утру. И первой на стоянке увидел маленькую фигурку моториста.

Встретил командирский самолет Катеринко, как всегда, молча, поднес к надбровью замусоленную рукавицу, виновато заморгал ржавыми ресницами. «И чего он всегда такой виноватый?» — с досадой подумал Степан и хотел было прямо об этом спросить матроса. Но передумал. Приподнялся в кабине, позвал:

— Будь добр, помоги отстегнуть парашют.

Катеринко мигом поднялся на плоскость, щелкнул парашютными замками.

— Ну как она, жизнь? — комполка посмотрел матросу прямо в глаза, когда тот нагнулся к кабине. Катеринко удивленно хлопнул разлатыми ресницами, отвел взгляд в сторону и ничего не ответил.

— Чего же молчите? Эх, Катеринко, Катеринко! Действительно вы как девица красная. Не по-мужски все это выглядит. Скромность, конечно, украшает, но…

Рудимов не договорил. Неожиданно матрос его перебил:

— Говорите прямо, товарищ подполковник, что со мной будете делать? Вам же старшина докладывал…

— Да, сообщили мне неприятную новость…

— Спишите меня куда-нибудь, товарищ командир. Прошу вас… Не могу я больше тут. Все смеются. Трусом считают. — Лицо моториста сморщилось, как от боли.

— А вы как на себя смотрите? — смерил Степан матроса тем затяжным, сквозным взглядом, от которого немыслимо увернуться.

Катеринко вобрал шею, зябко повел плечами:

— А что могу сказать о себе? Может, я такой зародился…

Комполка вылез из кабины и, став рядом с парнем на плоскости, задрал голову:

— Вон погляди, скворец и тот во всю свою силенку защищается от ястреба.