Люди Церкви, которых я знал

– У всех нас возле дома есть огород, на котором мы выращиваем разные овощи. Каждую субботу мы отправляемся в город, чтобы продать на базаре немного лука, моркови, сельдерея и всего остального, что у нас растёт, а на вырученные деньги купить нужное для дома. В одну субботу было очень холодно, меня пробивала такая дрожь, что я не могла ничего взять в руки. Закончив торговлю, я сказала, что зайду в ресторанчик взять порцию жаркого, чтобы согреться. Денег на это мне уже было не жалко. Официант ресторана сказал мне: «Садись, бабушка, за стол, чтобы твои крошки не падали на пол». – «Сынок, я ведь бедная и не умею вести себя за столом. Я умею есть только по-простому, без вилки и ножа». Наконец мне принесли дымящееся жаркое. Не успела я поднести ложку ко рту, как за столик напротив меня сел какой-то неприятный и грубый человек. Хотя я совершенно не знала, кто он такой, кое-что в его одежде показалось мне знакомым. Дрожащей рукой я положила ложку на тарелку и стала за ним наблюдать. Я встала и начала осматривать его со всех сторон. Так я дошла до двери и вернулась обратно. Я забыла и о холоде, и о горячей еде. От этой встречи сердце моё закипело. У меня, сынок, был брат священник, его звали Хризостом Папахристу. Он был хорошим священником, и я так говорю не потому, что он был моим братом, это признавали все. Он активно выступал против коммунистов. Как-то раз, уйдя утром в церковь, он не вернулся вечером. Мы всюду спрашивали о нём, но никто ничего не видел и не слышал. Может быть, его поранил зверь, и он где-то лежит и зовёт на помощь? Я ходила по полям, лесным чащам, холмам и звала: «Хризостом! Отец Хризостом!» Никто мне не отвечал. Впрочем, у меня оставалась слабая надежда на то, что он ещё жив: может, его увезли оккупанты, как они это делали со многими патриотами. Я постоянно говорила себе: «Кто посмел бы убить такого святого человека?» Но в тот час, когда я увидела этого чужого человека, одетого в знакомую одежду, то начала терять надежду на то, что брат мой жив. Я села напротив его. Официант закричал: «Эй, бабуля, это не твой столик!» Я притворилась глухой. Набравшись смелости, я сказала: «Послушай, незнакомец, эту одежду, которую ты носишь, пошила я. Я внимательно её осмотрела и узнаю свою руку. Если ты, ничего не скрывая, скажешь мне, где её взял, то я, клянусь Христом, не выдам тебя. Но если ты не скажешь, то я сейчас же начну кричать». – «Я расскажу тебе всю правду, только не выдавай меня: я всего лишь исполнял приказ. Вот, послушай. Туда, где мы были, привели одного человека, судя по всему, священника. Впрочем, на нём не было ни камилавки, ни рясы. Его руки были связаны за спиной, и он испытал такое, чего и не расскажешь. Над ним смеялись и били ногами, перекатывая, как мяч, с одного места на другое. Его били по голове, по лицу и в живот чем только можно. Я не мог больше выносить такого зрелища и сказал, что прикончу его. Мне и ещё четверым поручили его убить. Мы перетащили его к краю ямы с грязной водой, раздели и привязали к четырём кольям. Мне приказали содрать с него кожу живьём. Когда я дошёл до бёдер, его крики и стоны стали невыносимы. Я больше не мог их слушать, ударил его топором по голове и сбросил в грязную воду». – «Это был мой брат – отец Хризостом», – только и успела я ему сказать, и очнулась уже в городской больнице. Вот почему я всегда печальная, ношу чёрное и не собираюсь его снимать.

– Тётя Ариадна, может, это был не человек, а дьявол, который хотел тебя смутить?

– Ты говоришь это, сынок, чтобы меня утешить. Нет, это был человек, одержимый дьяволом.

– Тогда, если всё это правда, то твой брат – мученик, настоящий святой. А чтобы все это знали, пусть об этом скажет Церковь.

По его святым молитвам помилуй меня, Господи!

Красные косяки часовни

В начале 70-х мы жили в Миртийском монастыре, который находится в Этолоакарнании[106], в округе Трихонида. В этом прекрасном месте мы были совершенно чужими: ни у кого из нас не было здесь ни родни, ни знакомых. С помощью Божией мы усердно подвизались здесь в добродетели странничества[107], и хотя и были молоды, но у нас не было сил для более суровых подвигов. Для своего утешения я постоянно напевал стихиру Великой Субботы: «Даждь ми Сего Страннаго»[108]. Странничество – добродетель, тяжёлая для исполнения, но она привязывает человека к Богу: в различных трудностях ему больше не к кому прибегать, только к Нему, и Он становится для него другом навек, настоящим братом. Некоторые из местных жителей понимали, насколько чужими мы чувствовали себя среди них, и иногда по собственному почину возили нас на автомобиле по красивым местам своего края.

Во время одной из таких поездок мы оказались во дворике часовни святого Димитрия. Я сказал водителю: «Давайте здесь передохнём».