Люди Зимнего дворца

Любопытно, что не забыли и кормилицу еще не рожденного ребенка. Сначала для кормилицы сделали золотой крестик на золотой цепочке со 125 маленькими бриллиантами (так называемыми розами, за 200 руб.) и семью аметистами. Однако, когда в Зимнем дворце родился мальчик, драгоценное приданое для кормилицы значительно увеличили. К 27 октября 1832 г. по повелению Николая I придворные ювелиры изготовили для крестьянки-кормилицы великого князя Михаила Николаевича целый ювелирный набор: золотой крестик с цепочкой; серьги с бриллиантами; запонку (бриллианты с аметистами – 153 руб.); повойник из золотого фризе с серебряным шитьем; сарафан золотой глазетовый с серебряным гасом; пояс серебряный. Все это оплатил Кабинет Е. И. В. Кроме этого, за счет императрицы Александры Федоровны для кормилиц изготовили: сарафан «из пунцового хорошего бархата с золотым прозрачным галуном по прилагаемому образцу»; повойник из бархата того же цвета с золотым шитьем; пояс золотой[720].

Возвращаясь к состоянию здоровья императора, еще раз отметим, что болел Николай I не реже обычных людей. Как правило, это были сезонные болезни. Повторимся: царь сознательно выстраивал имидж «железного монарха», стараясь не демонстрировать подданным своих довольно частых недомоганий. «Медицинские эпизоды» довольно часто встречаются в переписке между Николаем I и И. Ф. Паскевичем, которому император полностью доверял. Отметим, что император сообщал соратнику не только о своем здоровье, но и о состоянии здоровья близких людей:

12 января 1833 г.: «Схватив простуду на маскараде 1-го числа, перемогался несколько дней, как вдруг сшибло меня с ног до такой степени, что два дня насилу отваляться мог. В одно со мной время занемогла жена, потом трое детей, наконец почти все в городе переболели или ныне занемогают, и решили, что мы все грипп, но не гриб съели, быть так, и скучно, и смешно; сегодня в гвард. саперн. бат. недостало даже людей в караул. Но, благодаря Бога, болезнь не опасна, но слабость необычайная; даже доктора валятся. Теперь начал я выходить и опять готов на службу… Здесь кроме кашля, чиханья и оханья все тихо и спокойно»[721].

10 февраля 1836 г. Николай I сообщает И. Ф. Паскевичу о выкидыше у императрицы: «Беременность жены моей кончилась весьма благополучно ничем; она поправляется, но должна быть весьма осторожной».

4 февраля 1837 г.: «Впрочем, здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит нишей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином[722]… Жене моей от проклятого гриппа не лучше, она тебе кланяется, а я целую ручки княгине».

22 февраля 1837 г.: «Слава Богу, жене моей лучше, она тебе кланяется; мы среди балов и маскарадов, и в городе только и слышно».

30 сентября 1839 г.: «С самой нашей разлуки с тобой я, кроме неприятного, ничего не имел. Здоровье жены моей, которую пред отъездом оставил поправляющеюся, видимо, к несчастью, вновь столь расстроилось, что должен был, внезапно оставя Москву, спешить к ней сюда, в жестоком беспокойствии найти ее опасно больною. Но милосердием Божьим опасения мои были напрасны, и я нашел ее хотя еще в постели, но почти без лихорадки, но сильно страдающей еще от нервической простудной головной боли. Теперь ей лучше, и она третий день как перешла в кабинет, но крайне слаба, и вся польза лечения нынешнего лета исчезла. Вслед за тем заболела дочь моя Ольга сильной простудой, и сегодня только, после 14-дневной сильной лихорадки при жестоком кашле, ей, кажется, получше. В это же время лишились мы нашей почтенной генеральши Адлерберг, бывшей моей первой наставницы и которую я привык любить, как родную мать, что меня крайне огорчило. Наконец, сын заболел дорогой и, судя по первым признакам болезни, надо было опасаться повторения прошлогодней. Я должен был согласиться дозволить ему сюда воротиться и отказаться на сей раз ехать в Варшаву. Из всего этого заключить ты можешь, в каком я расположении духа, но что делать, это воля Божья; надо терпеть и покоряться – но очень, очень тяжело».

Барон Корф, вспоминая эти дни в конце 1839 г., отмечал, что болезнь великой княжны Ольги Николаевны «приняла самый опасный характер», и «врачи не раз отчаивались в ее жизни, и только на 28-й день последовал решительный кризис, с которого началось и постепенное, хотя очень медленное, выздоровление. Стоявший во главе многих врачей при ее лечении лейб-медик Маркус с благоговением рассказывал мне о попечениях и заботливости Императора Николая Павловича во время этой болезни. Не довольствуясь семью или восемью посещениями в течение дня, он часто и по ночам подходил к дверям больной и со слезами прислушивался к болезненным ее стенаниям»[723].