Люди зимы

По правде говоря, у папы действительно были основания считать, что родить маме будет нелегко. Даже в молодости — на свадебных снимках, которые я видела, она не производила впечатления абсолютно здорового человека, к тому же меня она рожала достаточно поздно — ей было уже под сорок, и Тетя регулярно поила ее укрепляющими и тонизирующими отварами, которые должны были помочь маме благополучно выносить и родить. До сих пор не знаю, что это были за отвары; быть может, в них не было ничего страшного, но мама, как однажды признался мне Джейкоб, была уверена, что Тетя пытается ее отравить.

«Пожалуйста! — умоляла она детей, когда отца и Тети не было поблизости. — Вы должны мне помочь! Эта женщина хочет моей смерти!».

«Но, мама, зачем ей тебя убивать?» — спросила ее Констанс. Как я теперь понимаю, сестра отчасти разделяла отцовскую уверенность в том, что беременность сделала маму недоверчивой, подозрительной и даже слегка безумной.

«У нее есть свои резоны», — ответила мать.

Моя мать свободно говорила по-французски, поэтому Тетю она называла не иначе, как La Sorcière — ведьма. Тетя, впрочем, тоже знала этот язык; отчасти поэтому папа и решил, что для мамы будет большим утешением, если рядом с нею окажется кто-то, с кем она может поболтать на родном языке. Тем не менее, Констанс и Джейкоб утверждали, что никаких особых разговоров мама и Тетя между собой не вели, а если и обращались друг к другу по-французски, то голоса их звучали негромко, почти угрожающе. Что именно говорили друг другу мама и Тетя, так и осталось тайной, поскольку ни отец, ни мои брат с сестрой не знали по-французски ни слова.

Когда-то я часто расспрашивала Тетю о маме, задавая ей вопросы, которые почему-то никак не могла заставить себя задать отцу. Какого цвета у нее были глаза? Как звучал ее голос? («Глаза у нее были карими, с золотыми искорками в самой глубине, — отвечала Тетя, — а голос был звонким, как у жаворонка».) Должно быть, именно поэтому Тетя мне так нравилась: она не считала, что от детей необходимо что-то скрывать, и готова была ответить на любой мой вопрос. Для нее я была чем-то вроде ученицы или даже воспитанницы, и она действительно делала все, чтобы я узнала об окружающем мире как можно больше. Именно Тетя научила меня искать грибы, сажать растения в соответствии с лунными циклами, использовать древесную кору и травы от простуды, лихорадки, кровотечения и других болезней.

«А отчего умерла моя мама?» — спросила я однажды. Мне тогда было лет семь или восемь, и я пришла к Тете, чтобы она научила меня вышивать (мне хотелось вышить на маленькой подушечке фиалку и подарить сестре на день ангела).

Мы сидели в хижине перед невысокой чугунной печкой. В печи горели дрова, а на конфорке потихоньку закипал котелок с олениной, от которого по всей комнате распространялся удивительно уютный, домашний запах.

«Она истекла кровью, — ответила Тетя ровным голосом. — Иногда после трудных родов кровь не удается остановить, и тогда роженица умирает».

Я кивнула. Мне иногда снилось, будто я снова стала младенцем, зародышем — маленьким, пищащим комочком, который пробивается к свету, захлебываясь в океане крови, и только сильные руки Тети не дают мне утонуть.

Когда Констанс исполнилось девятнадцать, она обручилась с одним из городских парней и почти сразу выскочила за него замуж. Как-то сестра призналась мне, что своего будущего мужа она любила не так уж сильно, и согласие дала только потому, что хотела как можно скорее уехать из нашего дома. Тетю она к этому времени по-настоящему возненавидела, и хотя говорить об этом вслух Констанс не осмеливалась, я замечала в ее взгляде отвращение, а фальшивые улыбки, которые она адресовала отцу, когда тот оказывался поблизости, лишь подтверждали мою догадку. Несколько раз я слышала, как Констанс называла Тетю на мамин манер: La Sorcière — Ведьма.

Что касалось Джейкоба, то он обожал Тетю едва ли не сильнее меня. Он из кожи вон лез, чтобы доставить ей удовольствие, и был готов на все, лишь бы провести с ней побольше времени. Тетя учила нас обоих охотиться и устраивать ловушки, свежевать добычу и дубить шкуры. Джейкобу наука пришлась по душе: очень скоро он научился самостоятельно ставить силки и сооружать ловчие ямы, выбирать подходящее дерево для изготовления охотничьего лука и вытачивать стрелы.

«Посмотри, Тетя, у меня хорошо получается?» — спрашивал он, вставляя острый осколок камня в расщепленный конец стрелы, выточенной из молодого побега ясеня.

«Очень хорошо. Эта стрела полетит оленю прямо в сердце», — отвечала Тетя, одобрительно похлопывая его по плечу, и брат буквально расцветал.

Не совру, если скажу, что Тетя любила нас как родных.