Люди зимы

Я в доме одна. Двери надежно заперты, занавески плотно задернуты, а у моих ног лежит Шеп и чутко прислушивается. К столу прислонено заряженное ружье. В то, что Герти убил Мартин, мне не очень-то верится. Мне просто не хочется верить, что человек, которого, как мне казалось, я хорошо знала — мужчина, с которым я прожила столько лет, которому я готовила и с которым каждую ночь спала под одним одеялом — мог оказаться таким чудовищем.

Где он сейчас, я понятия не имею. Когда ружье выстрелило, Мартин был тяжело ранен, и все-таки он убежал — убежал куда-то в лес. На таком холоде раненый человек долго не протянет; я это знаю, и все-таки мне неспокойно. Я боюсь, что Мартин мог добраться до Бемисов, и вся эта семейка вот-вот явится сюда в поисках сумасшедшей с ружьем.

Впрочем, их пока нет, и я рада, что успела записать все, что со мной случилось, пока события еще свежи в моей памяти. Еще больше я рада тому, что сумела надежно спрятать свои бумаги. Теперь их никто не уничтожит, даже если меня отправят в сумасшедший дом.

Когда-нибудь, когда меня уже не будет, кто-нибудь найдет мои записи, и тогда весь мир узнает правду о «спящих».

Сегодня заканчивается последний из семи дней, прошедших с того момента, когда Герти «проснулась». Она по-прежнему прячется, но уже совсем скоро моя девочка снова исчезнет, а я так и не нагляделась на нее вдосталь. За эту неделю я видела ее считанное количество раз, да и то неотчетливо, промельком — или в полной темноте. Она очень побледнела, моя крошка, и больше похожа на тень, чем на человека из плоти и крови, каким она была когда-то, но все равно Герти не дух, не призрак и не галлюцинация. Одета она так же, как в то последнее утро — в черную курточку, теплые чулки и голубенькое платьице. Чудесные золотистые волосы Герти перепутались, на щечке засохла грязь, да и пахнет от нее так, как пахнет сальная свеча, которую только что погасили, но все равно она — моя дочь.

А вот Шепа ее присутствие пугает. Он то и дело рычит на тени в углу и скалит зубы, а шерсть у него на загривке встает дыбом.

Поскольку я закончила записывать нашу историю, я могу поговорить с Герти еще раз, спеть ей песенку, могу даже попробовать напоследок выманить ее на открытое место. «Помнишь?.. — говорю я ей. — Ты помнишь?..»

Помнишь, как по утрам мы с тобой валялись под одеялом и рассказывали друг другу наши сны?

Помнишь наши рождественские утра, подарки и праздничное угощение? Помнишь, как ты болела свинкой, и я не отходила от тебя ни на шаг? Помнишь, как ты рассказывала мне про голубую собаку? Как, едва придя из школы, сразу бежала на кухню, если я пекла печенье с патокой?

Помнишь?.. Помнишь?..

Но Герти не отвечает. Ее снова нет. Да и приходила ли она на самом деле, или Мартин был прав, и мне это только привиделось?

«Герти, милая, — прошу я, — у нас осталось так мало времени! Покажись мне хотя бы на прощание!»

Обернувшись, я смотрю в дальний угол комнаты, где залегли самые густые тени.

Взгляд мой падает на кирпичную облицовку очага, где горит огонь. На кирпиче обгорелой палочкой нацарапано еще одно послание.

«Не папа».

Я сама не заметила, как оказалась на ногах. Стоя перед очагом, я снова и снова читаю эти слова, и тут кто-то громко стучит кулаком в дверь.

Потом за дверью раздается голос, который я помню с детства, — голос, который я уже не ожидала когда-нибудь услышать снова.

Этот голос окликает меня по имени…

1886

2 мая 1886 г.