Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

– В такой ситуации спрашивать вас о новых проектах, вероятно, бессмысленно?

Разговор идет в декабре 2009 года. В российском кино – очередной приступ безденежья. В кинотеатрах – очередной вал американских блокбастеров, не протолкнешься.

И никто еще не знает, что фильм, который мы только что увидели, – ее последний. Что Гурченко, которая впервые пришла к нашим журналистам, мгновенно погасила их привычный скепсис, и зал, предполагавший после кино посидеть минутку и тихо смыться, заставила сидеть в полной зачарованности еще часа два, слушая ее рассказы, и не отпускать ее со сцены, – что эта фантастическая Гурченко, пообещав вернуться еще не раз, не вернется. Ее жизнь, как жизнь любого созданного природой шедевра, тогда казалась вечной. И единственным препятствием на пути ее нового проекта могли быть только окружающие обстоятельства.

– Есть сценарий, – ответила она. – Опять без погонь и выстрелов. Меня давно интересовала судьба талантливого человека, который сообразно своей профессии рано уходит на пенсию. Это общая судьба людей балета: тридцать восемь лет – и ты уже не нужен! Человек полон сил и творческой энергии, но уже нет того прыжка, того полета… И это такая драма! И потом… есть нечто личное, о чем я до сих пор никогда не говорила. Меня все запомнили по «Карнавальной ночи» – жизнерадостной, веселой. Я пришла на экран счастливой и оптимистичной! Мне казалось: ничто меня не сможет сломать, я обязательно прорвусь! И депрессия никогда меня не коснется. Но этот человек из моих ранних фильмов – умер, его нет. Любовь – восторг – обман… Так что это будет история о том, как чистые души ломаются от окружающей неправды. И как к концу фильма они становятся совсем другими.

– Героиня этого сценария – актриса?

– Совсем нет. Она медсестра. В санатории, в приморском городке. А герой – бывший танцовщик. Красавец, как в американском кино.

– Фильм снова музыкальный?

– Там много музыки. Будет и сегодняшняя – знаете, на трех нотах. Но обязательно будут и скрипки – когда стихает весь этот шум.

– Остается ждать окончания кризиса?

– Будущее, как всегда, светло и прекрасно. Но пока – темно…

Дар предвидения

Нас во ВГИК поступили пятнадцать человек, закончили тринадцать, снимались в кино трое. Это же очень больно, когда не состоится судьба! Люди спиваются, кончают самоубийством. Если бы я отважилась преподавать, я взяла бы людей закаленных, и мы бы им отменили все семейные дела. Потому что как только начинается печь, борщ, дети, распри – тут все и заканчивается. Жестокая профессия – как в балете, как в спорте.

Из «Прямой линии» с читателями «Известий»

Она была не только непревзойденно чуткой актрисой. Она была из тех, кого называют человеком без кожи. Сгусток обнаженных нервов.

Поэтому так остро ощущала конечность всего сущего – и своей жизни тоже. Это лишь мое предположение, но оно основано на многолетнем нечастом, но постоянном общении с нею и многократном просмотре ее картин, не всегда лучших, но всегда в какой-то степени исповедальных.

Я почувствовал это, едва познакомившись с нею после той злосчастной травмы на фильме «Мама», – актрисе тогда было всего сорок лет, но одной из первых фраз, которую она мне сказала, сыграв радостное удивление, была все та же: «Как видите, я еще жива!»

Вы помните: эта фраза стала лейтмотивом ее жизни, с ней она часто выходила на сцену: «Здравствуйте, как видите, я – еще жива!»

И зал понимающе смеялся, и аплодировал, и радовался.

А это было очень всерьез. Это был ее вызов судьбе, постоянно подставлявшей ей подножки.

– Меня преследует страх, – признавалась она. – Он всегда со мной, он во мне. Страх, что тот, кому я сейчас верю, предаст, что у него за пазухой обязательно припрятана какая-то подлость, мерзость – понимаете?

Ей виделась толпа людей, которая только что ей радостно улыбалась, забрасывала ее цветами – и вдруг разом отвернулась и равнодушно, ее больше не замечая, потекла по своим делам.

– Ну что случилось, почему же вы все отвернулись? Ведь я же не изменилась, я все та же!

Несыгранные роли, уходящие от нее навсегда, постоянно терзали ее воображение.

– Я не могу вам рассказать, что такое молчание. Когда молчит телефон, отводят глаза друзья, стараются не замечать при встрече. Можно терпеть, можно ждать, – но сколько? Ведь когда идут годы – это значит, уходят роли, которые можно было бы сыграть, уходит профессия.

Она так постоянно возвращалась к этим мотивам, что сейчас, когда я собрал некоторые из них в пространстве одной книжки, они могут показаться уже почти болезнью, родом навязчивого психоза. Но актриса – это не только профессия, это состояние души.