Людоед

Невольно сложилось впечатление, будто нахожусь на тонущем корабле, но ощущение это оказалось обманчивым. Гомон толкавшихся на площади горожан вдруг смолк, а потом обыватели разразились свистом и пронзительными воплями. Собравшиеся в комнате сеньоры поспешили к окнам, не стал отставать от них и я.

Как оказалось, на обозрение горожан вывесили клетки с телами Вольфганга и Фреи; даже после смерти эта злополучная парочка умудрилась остаться вместе.

Терраса первого этажа ратуши переходила в помост, и вышедший на него глашатай зачитывал толпе послание бургграфа. Слышно было плохо, но кто-то догадался приоткрыть раму, и получилось разобрать, что сейчас живописуются злодеяния людоедов и чернокнижников.

Толпа недовольно заворчала, люди жаждали крови и долгих мучений жертв, а им подсунули два бездыханных тела. Ситуацию отчасти сгладило назначенное на вечер празднество, а после заявления об изгнании демона горожане и вовсе начали успокаиваться.

Я с недоумением уставился на магистра Кирга, но тот сделал страшные глаза, а затем нас и вовсе оттащил от окна советник бургграфа.

— Идемте! Да и идемте же! — прошипел он и обратился к полицмейстеру: — Скорее! Вас тоже ждут!

Нашу троицу повели непонятными переходами, а потом я как-то совершенно неожиданно для себя очутился на помосте перед возбужденной толпой. Оказываться перед столь внушительной аудиторией раньше не доводилось, и, сказать по чести, предпочел бы избежать этого и сегодня.

Но куда там! Глашатай вовсю надрывал глотку, в самых красочных выражениях расписывая наши заслуги перед городом. Основной упор он делал на прозорливость магистра-управляющего и полицмейстера, но и меня упомянул раз или два. А дальше на помост и вовсе вышел бургграф — высокий и дородный, с круглым лицом любителя покушать и сонными глазами утомленного ночным загулом кутилы. В толпе послышался свист, но трубачи на балконах ратуши принялись выдувать какую-то бравурную мелодию, очень кстати заглушив гомон смутьянов. Глава города надел магистру Киргу и главе Управы благочестия на шеи шелковые ленты с золотыми медалями, а мне вручил кинжал с усыпанной самоцветами рукоятью и серебряной чеканкой ножен.

С важным видом бургграф помахал рукой толпе и вернулся в ратушу, а вот нас отпустили с помоста лишь после того, как глашатай проорал очередную порцию чепухи.

— А графиня? — спросил я, стоило остаться наедине с магистром-управляющим.

— Не сегодня! — резко ответил тот, и мы отправились на поиски кареты.

По дороге толстяк остыл, пожевал губами и спросил:

— Думаете, я продался?

— И в мыслях не было, — соврал я, разглядывая наградное оружие.

На поверку самоцветы оказались дешевыми поделочными каменьями, а слишком тонкий хвостовик кинжала плохо закрепили в рукояти, да и сталь была не из лучших. Зато в дарственной надписи на клинке не допустили ни одной ошибки.

— Не делайте из меня дурака, Филипп! — фыркнул магистр Кирг, и его щеки даже затряслись от возмущения. — Да, я не образец добродетели! Получить медаль Святого Кристофера — большая честь, а причисление к числу почетных граждан Рёгенмара приятно вдвойне, но это не та цена, за которую я продамся. Я лишь… как бы сказать… прислушался к голосу разума и согласился не усугублять и без того непростую ситуацию беспочвенными обвинениями известной вам особы. Но все еще впереди.

— В самом деле? — позволил я себе скептическую ухмылку.

— Да, Филипп, — подтвердил с недоброй улыбкой толстячок. — В самом деле. Графиня Меллен — злопамятная стерва; либо мы сожрем ее, либо однажды нас найдут в сточной канаве с перерезанной глоткой. Не забывайте об этом, мой дорогой друг. Теперь мы с вами в одной лодке. Поэтому на сегодняшнем приеме улыбайтесь важным персонам, заводите нужные знакомства и не стесняйтесь при нужде вылизывать этим напыщенным болванам задницы. Я именно этим и займусь. И жду того же от вас. На кону наша жизнь, а решающей может оказаться любая мелочь. Это вам ясно?

— Более чем.

— Заберу вас от Княжеского дворика ровно в шесть.

Ничего не оставалось, кроме как пообещать быть на месте.

Меня высадили у крыльца доходного дома, и карета укатила прочь, а я заглянул в каморку Микаэля. Тот валялся на кровати пьяный в стельку, в комнате стоял отвратительный дух перегонного вина. Маэстро Салазар редко когда напивался до подобного состояния, но перед столь жуткой дрянью спасовал даже его железный организм.

— Давно спит? — спросил я у Марты.

— С час, наверное.

Я с обреченным вздохом опустился на краешек кровати.

Хорхе, Хорхе! Как же, старина, мне тебя не хватает! Будто левую руку отрубили…

— Уве приносил еду? — спросил я, переборов приступ уныния.

— Растрепанный мальчик? Никак не мог решить, видит он меня или не видит. Что ты с ним сделал?

— Ничего особенного, — отмахнулся я и указал на маэстро. — Можешь привести в чувство?

Марта покачала головой.

— Разве сам не видишь, что творится с его эфирным телом? Его словно нашинковали, а потом смешали куски в одну кучу, да так и оставили.

— Не магией! Травами!

— И стоит переводить на этого пьянчугу хорошие травы?

— Стоит, раз я тебя об этом попросил.

Ведьма прищурилась.