Людоед

— Вот, — произнесла она, — теперь выпей этого, попей. — На какой-то миг показалось, будто он поправится. Затем — нет, нет, он вновь улыбнулся, и все потерялось. Стелла скрестила мягкие темные колени.

Охранник не обеспокоился отворить дверь для Герты и херра Снежа, но засвистал и удивился старухину возвращению, а солдат и его барышня протолкнулись одни во тьму широких нижних сеней. Мгновенье Герта неуверенно стояла посреди пустой залы, прислушиваясь к звукам мертвых, а Херман обмякал, накачанный медикаментами, уцепившись за ее руку. Она слышала охранника, последнего караульного — за нею он шоркал по другую сторону двери. Херман тяжко сопел в темноте, вес его провисал, она ничего не видела. Затем она их услышала — тех мертвых двоих, хозяина и госпожу, и высоко над головою заметила линию света и услышала звяк стекла, призраков под хмельком.

Ей хотелось запереть солдата — гимнастерку долой, башмаки долой — к себе в комнату, а перед нею — вся ночь, каждая ночь не сказать до чего долгая. Но повела она его к свету. Ошибка, ошибка это — ввести такого нежного человека, еще чуть-чуть — и лопнет, в царство нежеланных, нежданных гостей — выпустить пар не с того конца, из конца белого, плоского предчувствия. И она тоже — тем, что поднималась, — медлила. Дойдя доверху, он споткнулся раз, другой, и Герта принялась пересекать черту от любить к нянчить, от главного дольщика до помощника.

То была комната фройляйн Стеллы. Они ждали под дверью.

Эшелоны все еще подходили. Под покровом тьмы, маленькие и приземистые, они исторгали из себя солдат, прибывших домой в увольнения. В темноте барышни, толпившиеся на перроне, не могли определить, полны ли эти поезда пассажиров, быть может — мужчин, или же пусты. Сигналы скрещивались, гудки спорили из остановок спутанных рельсов:

— Состав с 31, состав с 9, уступите путь, везу раненых.

— Ждите, вам придется подождать, 31, впереди собаки.

До Герты доносились гудки издалека в ночи. Были они долги, и старомодны, и далеки.

— Ты собак слышишь? — заговорил Эрнст, руки теребили покрывала.

— Конечно, муж мой дорогой.

Он слышал, как лаяли они промеж пароходных гудков посреди ночи.

Стелла смешивала снадобья и не понимала, который час, что сможет делать она, когда час замрет? Вокруг нее сплошь склянки, комки ваты, справочник медицинских наставлений — все несподручны, слишком уж медлительны. Ничего не могла она сделать поперек этого, потеряла свое место в справочнике. Все нежные объятья горы пропали, весь гумор его сабельных ран излечился; зашит он был и обернут саваном той дерзкой, бездумной улыбки. Он худел и, взирая ей прямо в лицо, беспомощно подергивая тремя пальцами на покрывале, давился.

Они услышали, как у двери царапаются, и поначалу решили, что это ветер, лишь утешительный ночной воздух.

«Так, что она тут делает», — подумала Герта, шагнув в комнату больного с возлюбленным своим за спиной.

Рыжебородый бес наклонился через всю постель, уставившись на человека с зубной болью. Херман переводил взгляд со своего сына на Стеллу, прелестную барышню, с разноцветных пузырьков на заколоченное окно и вновь на величественную кровать.

— Он не болен! — И бес взревел от хохота, его желанье Герты промелькивало наружу в корчах признания неприятеля его, слегшей инфлюэнцы.