«Не хотел я ее убивать...
Она была чертовски счастлива, когда я пришел. Смеялась, шутила. Считала, что покончила со всем этим... Я сказал ей, что она спятила, что она никогда от этого не избавится...
С трех часов дня я никак не мог раздобыть себе дозу. Я просто с ума сходил... Я сказал ей, что мне нужны деньги, чтобы кольнуться. Она ответила, что больше не станет давать мне деньги. Сказала, что больше знать меня не хочет... Меня и Пат, девочку, с которой я живу. Она не имела права со мной так обходиться. Только не тогда, когда я был так болен... Она ведь видела, что я готов был лезть на стенку, а сама сидела, потягивала этот чертов лимонад и все рассказывала, что не собирается мне больше помогать... Не собирается тратить половину своего дохода на то, чтобы я и мои друзья сидели по уши в дерьме...
Я сказал ей, что она мне обязана... Я ведь четыре года провел в Соледаде из-за этой сучки! Она должна мне помогать! Но она ответила, чтобы я убирался и оставил ее в покое... Что покончила со всем этим, со мной и такими, как я... Она сказала, что избавилась от этого. Избавилась от этого!..
...Я умру?..
Я взял... взял со стола нож. Я не собирался ее убивать. Просто мне необходимо было немного кольнуться. Разве ей непонятно было? Я умолял ее Христом Богом, хотя бы в память о тех временах, когда мы были вместе... И я ударил ее, не помню, сколько раз...
...Неужели я умру?..
Помню, со стены упала картина... Я взял все деньги из ее кошелька и из туалетного столика. Всего сорок долларов десятками... Выбежал из спальни, уронил где-то по дороге нож... Мне кажется... я ничего не помню!.. Я знал, что мне нельзя спускаться на лифте... Я вылез на крышу и перебрался на соседний дом, а уж оттуда вышел на улицу... Купил двадцать ампул. После этого мы с Пат почувствовали себя хорошо, очень хорошо...
Я не знал, что Тинкина девочка дома. Не знал до самого сегодняшнего вечера, пока Пат случайно... не стала... рассматривать эту распроклятую говорящую куклу...
Если бы я знал... что девочка там... я бы и ее убил... наверное... Не знаю!..»
Фриц Шмидт так и не успел подписать свое признание, продиктованное стенографисту, потому что умер через семь минут после того, как запись стенографиста стали перепечатывать на машинке.
Она сидела в темноте больничной палаты и не отрываясь смотрела на своего истерзанного мужа. Она ждала, когда же он наконец откроет глаза.
Она едва осмеливалась поверить в то, что он жив, и молила Бога, чтобы он быстрее пришел в себя. Доктора обещали приступить к лечению немедленно. Они объяснили ей, что очень трудно с точностью установить го время, за которое человек может превратиться в наркомана.
Но Карелла сказал им, что первую инъекцию ему сделали поздно ночью в пятницу. Это означало, что наркотики ему вводили не более трех дней...