Людоедка

Глеб Алексеевич недоумевал, убежденный, что старуха не изменила своих взглядов на его брак. Он знал тетушку, знал ее неуступчивость и упрямство, известные всей Москве. Зачем же она приехала сюда? Сердце Глеба Алексеевича снова сжималось тяжелым предчувствием беды. Время шло. Моток был смотан, и Фимка бережно уложила клубок в стоявшую на рабочем столике рабочую корзинку своей барышни и удалилась. Она, видимо, догадалась, что посещение теткой барышни волновало Глеба Алексеевича, так как через несколько времени снова появилась в дверях столовой и таинственно произнесла:

— Уезжает!

Сказав это слово, она снова скрылась. Салтыков продолжал сидеть в глубокой задумчивости, в прежнем положении, с руками, протянутыми на колени. При сообщении Фимки об отъезде генеральши он встрепенулся и весь отдался томительному ожиданию, вперив свой взгляд на дверь, ведущую из столовой, в которой должна была появиться Дарья Николаевна.

«Сейчас все разъяснится! По лицу Дони я узнаю, что произошло…» — думал Глеб Алексеевич.

Время, казалось ему, тянулось необычайно долго.

Наконец, он услышал шаги, идущей в столовую Дарьи Николаевны. Ему показалось, что его сердце остановилось. Он весь вытянулся и побледнел. В дверях стояла его невеста.

— Что? Как?.. — почти выкрикнул он и положительно впился глазами в Дарью Николаевну.

Ее лицо было совершенно спокойно. На губах играла полупрезрительная, полунасмешливая улыбка.

— Уехала? — подавленным шепотом произнес он.

— Уехала, — ровным, спокойным голосом отвечала она.

— Что же она? Зачем она… приезжала?..

Дарья Николаевна, вместо ответа, вынула из кармана подаренную Глафирой Петровной табакерку и поставила ее на свой рабочий столик, около которого сидел Салтыков.

— Это она подарила?.. — воскликнул Глеб Алексеевич и даже весь затрепетал от радости.

— Не украла же я ее у ней… Еще в этом, кажись, не замечена… — со злобной иронией в голосе произнесла Дарья Николаевна.

— Разве это я мог подумать… — укоризненно проговорил Глеб Алексеевич. — Но я положительно поражен, ведь ты этого не знаешь, тетушка дарит табакерки очень редко и только тем, которые ей уж очень нравятся…

— Значит и я понравилась… Она была со мной очень ласкова.

— Да, неужели, Доня? — воскликнул Салтыков.

— Чего, неужели!.. Я, ты знаешь, никогда не вру…

— Но это меня крайне удивляет, после того, как она последний раз приняла меня… Как она, вообще, смотрит на мой брак и на… тебя.

Он с трудом произнес последнее слово.

— Надоумил ее, видишь, кто-то посмотреть на меня самой, а не судить по слухам…

— Вот как!

— Ну, вот, она и посмотрела.

— И что же?

— Осталась, видимо, довольна. Она баба умная, но я ведь тоже не глупая…

— Ты у меня такая умница, такая умница!.. — восторженно воскликнул Салтыков. — Но что она говорила относительно свадьбы?

— Ничего, она согласна…

— Да что ты!

— Вызвалась сама быть моей посаженной матерью.

— Доня!

— Пригласила завтра нас с тобой к себе обедать…

— А про меня не спрашивала?

— Ни слова.

— Но как же это ты сделала?

— Как, очень просто, я была с ней почтительна и любезна…

— Ты волшебница, Доня… Дай я тебя поцелую… — вскочил со стула Глеб Алексеевич и заключил Дарью Николаевну в свои объятия.

Та не сопротивлялась. Совершенно успокоенный, Салтыков радостно и весело перешел к обсуждению со своей невестой предстоящего завтра первого визита к Глафире Петровне. Он даже пустился было давать советы относительно туалета Дарьи Николаевны, но был тотчас же остановлен последней.

— Это уже, голубчик, не твое дело… Не беспокойся, в грязь лицом не ударю, тебя не осрамлю… Если сумела принять твою превосходительную каргу, так и к ней сумею приехать.

При таком грубом прозвище, данном генеральше Дарьей Николаевной, Глеб Алексеевич вскинул на нее удивленные глаза. В его голове не укладывалось, что обласканная тетушкой Доня, конечно, тоже рассыпавшаяся перед Глафирой Петровной в любезностях, заочно честит ее «превосходительной каргой». Счастливый, впрочем, всем только что совершившимся, так неожиданно уладившимся недорозумением с тетушкой, он не обратил на это должного внимания. До позднего вечера просидел он у невесты и уехал совершенно довольный и спокойный.

«Если Доня сумела понравиться тетушке с первого раза, то, конечно, при желании она обворожит ее окончательно, и старушка, которую, как мы знаем, любил Салтыков, вернет ему свое расположение, еще более, может быть, полюбит его», — думал он, нежась на своей постели.

Вскоре он заснул и спал так, как не спал почти месяц со времени возникновения «недоразумения с тетушкой».