Людовик и Елизавета

В руках у врача были стакан с водой и рюмка, из кармана торчало горлышко пузырька. Следом за Лестоком шли несколько лакеев, которые несли: один — громадный таз, другие — ведра с водой.

Увидев эту процессию, Разумовский полуподнялся с дивана и что было мочи заорал:

— Прочь, нечистая сила! Расшибу!

Но Елизавета Петровна с силой, которую трудно было ждать от ее тонких, холеных рук, схватила его за шиворот и пригнула обратно к подушке.

— Тише, Алексей, — сказала она, и от звуков ее спокойного голоса гигант сразу съежился и притих.

Лесток откупорил пузырек и накапал из него несколько капель в рюмку, отчего по комнате понеслась струя аммиачного запаха. Разбавив капли водой, он поднес рюмку Разумовскому, и тот, хотя и морщась, но покорно выпил лекарство.

Затем под голову Разумовского подставили таз, и лакеи принялись поливать ее ледяной водой. Разумовский фыркал, кряхтел, стонал, по временам пытался отбиваться, но каждый раз властный окрик цесаревны заставлял его смиряться.

— Ну-с, а теперь, — сказал Лесток, когда все было кончено и лакеи удалились, — теперь надо дать нашему богатырю проспать часа два, и он встанет, как встрепанный!

— Ляг и засни, Алексей! — сказала Елизавета Петровна, — потом я приду к тебе наведаться. А ты, Лесток, иди ко мне, мне нужно поговорить с тобой…

— Весь к услугам вашего высочества, и даже во всех отношениях! — ответил Лесток, противно осклабясь.

Елизавета Петровна ничего не ответила на эту выходку — она уже привыкла смотреть на Лестока как на грязное, противное, но необходимое домашнее животное.

Молча дошли они до будуара царевны.

— Лесток, — грустно сказала она, усаживаясь и жестом приглашая сесть Лестока, — неужели тебе не совестно смотреть мне в глаза? Ты знаешь, как я ненавижу пьянство, знаешь, как Алеше вредно пить, и забавляешься тем, что спаиваешь его?

— Неужели вы могли серьезно думать, что подобная картина способна доставить мне развлечение? — ответил Лесток, пожимая плечами. — Я слишком люблю все изящное, чтобы наслаждаться видом пьяного мужика. Но я — прежде всего доктор и как врач…

— Как врач, ты должен морить людей, чем можешь?

— Ну, к чему такие выкрики? Неужели вы не понимаете, что ваш Алешенька неизлечим? Медицинская наука знает много болезней, с которыми борьба не под силу, и среди них одно из первых мест занимает наклонность к пьянству, которая передается по наследству. Чем дольше такой больной воздерживается от вина, тем жаднее он на него накидывается потом, а если его удержать, то больным овладевает смертельная тоска, которая зачастую доводит до самоубийства. Я видел, что Разумовский слоняется, как тень, что он места себе не находит; видел, что как он ни удерживается, а все равно к ночи напьется, и тогда жди от него припадков бешенства, которые могут закончиться даже горячкой. Поэтому я предпочел, чтобы он пил под моим наблюдением, так как я мог в нужный момент принять необходимые меры. Вы явились слишком рано! Алексей не допил положенного, и теперь припадок повторится скорее, чем если бы вы дали ему допиться до конца…

— Но неужели ничего, ничего нельзя поделать? — с тоской спросила Елизавета Петровна. — Неужели все ваше искусство действительно бессильно?

— Но что же может поделать наука против от рождения отравленной крови! — воскликнул врач. — Я даже больше скажу вам: Разумовский все равно должен был бы спиться, даже если бы это не было наследственным. Ваше высочество, вам следовало бы оставить Разумовского в покое на некоторое время. Вот почему, например, Лялин и Шубин в последнее время в таком пренебрежении?

— Но ведь ты знаешь, что Лялин влюбился в одну из моих камеристок; не буду же я делить его с нею! Ну, а Шубин — слишком мальчик…

— Очаровательный, восхитительный мальчик! — с горячностью подхватил Лесток.

— Но слишком ребенок. А Разумовский — муж в полном значении этого слова… Ах, как я люблю его, Лесток!

— Люблю, а потому гублю. Вот это по-женски! Но я положительно не понимаю, откуда у вас такая страсть к людям низкого звания! Ведь Разумовский — просто здоровенный мужчина. Неужели нет других, которые могли бы соединить все его качества с благородством рождения!

— Где эти "другие"?

— Где? Ну, а я чем плох?

— Ты? — цесаревна окинула врача презрительным, уничтожающим взглядом. — Да разве ты — человек, мужчина? Ты — просто какой-то ползучий, мохнатый гад…

— И однако этот мохнатый, ползучий гад имел случай доказать вашему высочеству в прошлом, что он все-таки мужчина, и мужчина не из последних! — невозмутимо подхватил Лесток.

— А знаешь, почему это случилось? — надменно сказала царевна. — Когда я заметила, что ты строишь мне масляные глазки, я думала: неужели это грязное чудовище все-таки имеет в себе хоть что-нибудь человеческое?

— И вы убедились, что да?

— Довольно об этом! — вспыхнула Елизавета Петровна. — Я не для того привела тебя сюда, чтобы вспоминать старое! Запомни раз навсегда, милый мой! "Ce ne ex est pas pour vous que le four ehauife!"[57]