Людовик и Елизавета

— Вы голодны! Так идите сюда! Калитка тут, рядом, толкайте ее от себя! — всполошился добряк.

— Боже мой! Ты только посмотри, папа, до чего он истощен! — с сочувствием сказала Жанна по-русски.

Оборванец, входивший в этот момент в калитку, при звуке ее голоса вдруг остановился, радостно-изумленными глазами уставился на молодую девушку, даже закачался от охватившего его волнения, а потом сорвался с места и бросился к Жанне с криком, похожим на стон:

— Русские! Слава Тебе, Господи! Боже мой! Русские! Я спасен! Голубчики вы мои! — и рыдая, он упал к ногам девушки, обнимая ее колени.

Оба Очкасовы всполошились.

— Миленький, да как ты попал сюда? — крикнул старик.

— Ах, папа! Ну, что расспрашивать голодного, — заволновалась Жанна. — Кушайте, голубчик, кушайте! — и она совала оборванцу тарелку с хлебом и холодным мясом.

Оборванец хватал хлеб и мясо, жадно совал в рот, глотал не жуя, бормотал слова благодарности, перемешанные с угрозами и жалобами по чьему-то адресу. Трудно было разобрать что-нибудь в этих лихорадочных, беспорядочных выкриках. Кто-то завез его, обманул — вот единственное, что мог понять старик. Но Жанна женским чутьем сразу угадала, с кем она имеет дело.

— Кушайте, голубчик, и не разговаривайте, потом вы нам все расскажете. Мне кажется, папа, что это — нашего поля ягода: такой же обиженный, как и мы.

Незнакомец и не заставлял себя уговаривать и с жадностью продолжал есть и пить, пока Жанна не остановила его, опасаясь, как бы чрезмерное насыщение не повредило ему после голодовки.

Но утоление острого голода сразу опьянило несчастного. Несколько бессонных ночей, проведенных в скитаниях, сейчас же сказались, и видно было, что он прилагает сверхчеловеческие усилия, чтобы не заснуть тут же, за столом. Пришлось отвести его в комнату, только что освобожденную Полетт, и отложить удовлетворение любопытства до следующего утра.

VI ПРИЗНАНИЯ

Ничто не напоминало в незнакомце вчерашнего оборванца, когда на следующий день он вышел из своей комнаты, приведенный в порядок парикмахером и переодетый в платье старика Очкасова. Это был высокий, стройный молодой человек с бледным, истощенным, словно после долгой болезни, лицом и усталыми, но добрыми, наивными голубыми глазами. Он сразу внушал симпатию и доверие, а все его манеры говорили о принадлежности к хорошему обществу. Поблагодарив в простых, сердечных выражениях гостеприимных хозяев за привет и ласку, он в ответ на их просьбу стал рассказывать свою историю.

— Я не знаю, — начал он, — кто вы такие, дорогие мои благодетели.

— Вы это сейчас узнаете, — заметила Жанна.

— Не знаю также, что привело вас на чужбину и как вы относитесь к тому, что сейчас творится на нашей родине. Быть может, мой откровенный рассказ оттолкнет вас от меня. Но я знаю одно: что вы спасли меня от неминуемой гибели. Поэтому, оставляя в стороне всякую осторожность и недомолвки, я просто и правдиво расскажу вам свою историю, чтобы не оставлять вас в неизвестности относительно моей персоны…

— Простите, — перебила его Жанна, — скажите, вы принадлежите к числу пламенных приверженцев теперешнего русского правительства?

— О, нет! — воскликнул молодой человек, и его кроткие глаза вспыхнули ненавистью.

— В таком случае, — сказала Жанна с грустной улыбкой, — вы можете тем более не стесняться перед нами, потому что и мы не принадлежим к числу его друзей!

— Тогда мне остается только еще пламеннее возблагодарить Господа за то, что Он привел меня к соотечественникам и единомышленникам! — благоговейно сказал молодой человек.

Жанна знаком предложила ему начать рассказ.

Незнакомец приступил к повествованию:

Меня зовут Петр Андреевич Столбин, я происхожу из рода немецких баронов фон Тольбейнов. Мой дедушка, барон Фридрих Готлиб фон Тольбейн, служивший капитаном флота у датского короля Христиана Четвертого, был одним из просвещеннейших людей своего времени. Поклонник философии, дедушка не мог равнодушно смотреть, как дворяне, не ставившие ни во грош самого короля, угнетали простой люд. И когда в 1660 году народ предъявил свои права, дедушка встал открыто на его сторону.

От переворота 1660 года выиграли только бюргеры; дворяне ничего не потеряли, а простой люд остался в прежнем положении рабочего скота. Зато положение моего дедушки пошатнулось. Ни король, ни дворяне не могли простить ему защиту "подлой черни". Дедушке пришлось бежать. И вот в темную, бурную ночь, захватив молодую жену и годовалого ребенка, он пустился по морю, добрался до Швеции, а оттуда — в Московию, где предложил свои услуги царю Алексею Михайловичу.