Людовик и Елизавета

— Фу, какой вы гадкий, Анри! Вы знаете, что я очень люблю вас обоих и что в сущности я — не такая пустая болтушка, какой кажусь. Поделитесь со мной своим горем. Может быть, и я что-нибудь дельное придумаю!

Жанна опустила голову.

— Ну, что же, рассудите нас, Полина, — сказал Суврэ, — если только Жанна ничего не имеет против.

— Пусть! — сквозь зубы кинула Жанна.

— Так видите ли, Полина, — продолжал Анри, — у нас действительно разногласие, и немалое, на мой взгляд. Вы были поверенной моих сердечных тайн, Полетт, вы знаете, как долго и как нежно я люблю Жанну. Знаете вы и то, что мне удалось пробудить к счастью мою принцессу-ледышку. Но я хотел бы сделать ее окончательно счастливой, а разве может быть счастье — я разумею прочное, открытое, полное счастье, — если отношения между двумя людьми не урегулированы! А кто мы сейчас друг другу? Как смотрит на нас свет? Да и каково нам самим? Встречаться урывками, украдкой, воровать свое счастье у самих себя! А когда я говорю Жанне, что нам надо повенчаться, она начинает говорить о своем прошлом, уверять, что она опозорена и недостойна носить мое имя. Но какое мне дело до ее прошлого? Твое настоящее, твое будущее — вот что беру я, Жанна, а прошлое похоронено и забыто в далекой России. И как можно говорить о позоре! Разве в насилии позор?

— Нет, Анри, — грустно ответила Жанна, — я говорила не только это, да и не совсем так. Я говорила только, что если твоя любовь пройдет, то что бы ты ни говорил теперь, а тогда не утерпишь, чтобы не укорить меня прошлым. Но это не остановило бы меня. Гораздо большим препятствием в моих глазах является то, что, став твоей женой, я делаюсь французской подданной, а между тем у меня имеются нравственные обязанности к родине…

— А к отцу у тебя нет обязанностей, Жанна? — с жаром произнес Анри. — Разве тебе не жаль этого достойного старца, который не может примириться с совершающимся на его глазах. Пусть он закоснел в своих понятиях, но ведь нельзя же не уважать старости?

— Если отец не может отрешиться от ложных взглядов, тем хуже для него. Но он стар, Анри, а я молода, тогда как Россия вечно юна. Нельзя жертвовать молодым старому — это противоестественно! Наконец, ты не имеешь права требовать этого от меня, Анри. Вспомни, что я сказала тебе в первый день нашей любви: "Я буду любить тебя до тех пор, пока любится и пока твоя любовь не станет поперек моему долгу". Берегись, Анри!.. Настаивая на своем желании, ты подвергаешься опасности второго "пока"!

— Однако мы продолжаем пререкаться и сами судим себя, — заметил Анри, — а ведь мы пригласили с обоюдного согласия судьей Полетт…

— Которая скажет, что вы не правы, Анри! — с жаром подхватила виконтесса.

— Вот видишь! — с торжеством заметила Жанна.

— Я не прав? Но что вы говорите, Полина! — крикнул пораженный Суврэ, уверенный, что Полина встанет на его сторону.

— Да, вы не правы, Анри, и я сейчас докажу вам это.

— Это интересно!

— А вот послушайте. Должна вам сказать, Анри, что я заранее улыбалась, представляя себе вас в виде влюбленного. Мне так живо представлялось, что вы не скажете просто "Жанна, я люблю тебя!", или "Жанна, я твой навеки!", а сначала встанете в позу и приведете соответствующую цитату…

— Ну, нет! — перебила ее Жанна, невольно улыбаясь, — я заранее взяла с Анри честное слово, что он не будет мучить меня стихами!

— Ну вот, — продолжала Полина, — действительность оказалась еще хуже моих представлений. Как, вместо того, чтобы наслаждаться достижением заветнейших грез, вы морализируете, Анри? Но вы просто недостойны выпавшего на вашу долю счастья! Прежде вы жаждали хотя бы просто благосклонной улыбки Жанны, сами говорили мне, что сочтете высшим счастьем, если она позволит вам хотя бы говорить ей о своей любви. Вы добились большего, но теперь вам мало и того. Вы ставите новые требования, еще дальше отводите те границы, в которых, по-вашему, должно заключаться полное счастье. Что же может гарантировать, что добившись осуществления этих желаний, вы не поставите ряда новых, все менее и менее осуществимых требований? Бывают такие натуры, которые не умеют быть счастливыми. Из-за них не стоит поступаться своим «я», Анри!

— Но все это — только рассуждения, Полетт; где же доказательства?