Людовик XIV и его век. Часть первая

О молодых годах Джулио Мазарини мало что известно; вроде бы он учился в Риме, а затем вместе с аббатом Джироламо Колонна переехал в Испанию. Там в течение трех лет он посещал лекции в университетах Алькалы и Саламанки. Наконец, он возвратился в Рим в 1622 году, когда иезуиты, по случаю причисления к лику святых основателя их ордена, пожелали представить трагедию, что они обычно делали в каких-либо важных обстоятельствах. Содержанием пьесы стала жизнь нового святого, и молодой Мазарини, при общих рукоплесканиях, играл роль Игнатия Лойолы.

Это стало добрым предзнаменованием для человека, решившего посвятить себя дипломатии. Мазарини было тогда двадцать лет. Примерно в это самое время он поступил на службу к кардиналу Бентивольо. В каком качестве? Определенного мнения об этом нет. Его враги говорили, что он служил лакеем. Как бы то ни было, его господин скоро распознал в нем большие способности и однажды, отправившись с молодым человеком к кардиналу-племяннику (так называли кардинала Барберини), сказал ему:

— Монсиньор, я многим обязан вашей прославленной семье, но полагаю полностью расплатиться с ней, отдав вам этого молодого человека, которого я привел с собой.

Барберини с удивлением посмотрел на того, кого представили ему таким лестным образом; однако он не знал его даже в лицо.

— Благодарю вас за подарок, — сказал он. — Но могу ли я узнать, как зовется тот, кого вы мне отдаете с такой прекрасной рекомендацией?

— Джулио Мазарини, монсиньор.

— Но если он таков, как вы это говорите, — поинтересовался недоверчивый прелат, — то почему вы отдаете его мне?

— Я отдаю его вам потому, что недостоин держать его у себя.

— Что ж, — сказал кардинал-племянник, — я принимаю его из ваших рук. Но на что, по вашему мнению, он годен?

— На все, монсиньор.

— Если дело обстоит так, как вы думаете, — промолвил Барберини, — то мы поступим правильно, если пошлем его вместе с кардиналом Джинетти в Ломбардию.

Эта рекомендация открыла Мазарини дорогу к успешной карьере. Ему было дано несколько небольших заданий, которые он исполнил достаточно успешно и которые облегчили ему путь к более ответственным поручениям. Наконец, в 1629 году, когда Людовик XIII, с боем преодолев Сузский проход, вынудил герцога Савойского отпасть от испанцев, кардинал Саккетти, представлявший в Турине папу, возвратился в Рим и оставил Мазарини, наделенного званием интернунция и неограниченными полномочиями, вести переговоры о заключении мира.

Новые обязанности, возложенные на молодого дипломата, вынудили его совершить ряд поездок, одна из которых стала первопричиной его жизненного успеха. В 1630 году он приехал в Лион, был представлен Людовику XIII, находившемуся там в то время, и затем более двух часов беседовал с кардиналом Ришелье, который остался настолько восхищен этим разговором, предоставившим хитрому итальянцу возможность выказать всю изворотливость своего ума и тонкость своих суждений, что, выходя, он сказал:

— Я только что говорил с самым великим государственным человеком, какого мне когда-либо доводилось встречать.

Понятно, что, как только Ришелье возымел подобное мнение о человеке, он должен был привлечь его на свою сторону. Мазарини вернулся в Италию полностью преданным интересам Франции.

Однако все его усилия так и не привели к миру: испанцы осадили Казаль, и французы решили прийти на помощь осажденной крепости. Мазарини, переезжая из одного лагеря в другой, добился вначале перемирия на полтора месяца; затем, по истечении этого срока, видя, что все его попытки умиротворения враждующих сторон оказались бесполезны и французские войска двинулись вперед, чтобы начать сражение, он верхом на коне устремляется в узкое пространство, отделяющее их от испанцев, чтобы попытаться в последний раз воздействовать на маршала де Шомбера. Но тот, в надежде на победу, выдвигает почти неприемлемые условия мира. Мазарини не отчаивается: он мчится к испанцам, уже приготовившимся к бою, обращается к их генералу, преувеличивает силы Франции, выставляет его собственное положение и положение его армии как безнадежные, добивается от него согласия на условия, выдвинутые маршалом де Шомбером, и тотчас скачет во весь опор к нашим войскам, крича: «Мир! Мир!» Но наши солдаты, равно как и их генерал, хотели сражения. На крики Мазарини они отвечают возгласами: «Никакого мира! Никакого мира!», сопровождая их яростной ружейной пальбой. Однако переговорщик не позволяет себе поддаться страху: держа в руках шляпу, он мчится под перекрестным градом пуль, не переставая кричать: «Мир! Мир!», и останавливается перед Шомбером, который, придя в удивление от того, что до сражения ему дают больше, чем он решился бы требовать после победы, соглашается на мир и приказывает своим войскам прекратить огонь. Два часа спустя предварительные статьи мира, утвержденного в следующем году в Кераско, были подписаны прямо на поле сражения.

Желаете знать, что думал в те времена о Мазарини венецианский посол Сагредо? Вот выдержка из одной из его депеш венецианскому правительству: