Людовик XIV, или Комедия жизни

Жизненная задача Мольера быстро шла к концу, последним произведением его творческого гения была комедия «Мнимый больной» — злая насмешка над медицинским искусством того времени. Мольер давно страдал хроническим недугом, но в последнее время его болезнь делала заметные успехи. Писатель, видимо, приближался к могиле. Еще в тысяча шестьсот семьдесят втором году Буало умолял его оставить сцену, но получил положительный отказ. Мольер слишком хорошо знал, что день окончания его сценического поприща будет днем падения театра Пале-Рояля, а при одной мысли об этом сердце его сжималось за будущность товарищей, ни на что не пригодных в жизни. И странно: как бы ни был он измучен бессонницей и нестерпимыми физическими страданиями, но лишь только выходил на сцену, взглядывал на многочисленную публику своего театра, лишь только чувствовал на себе пестрые лоскутья комедианта — он преображался. Он был снова здоров, возвращались весь его юмор, вся его злая ирония, и театр трещал от рукоплесканий любимому, неподражаемому комику.

Свою знаменитую комедию «Мнимый больной» Мольер написал уже будучи смертельно больным человеком; ее давали в первый раз в феврале тысяча шестьсот семьдесят третьего года. В это время приехали к нему любимые гостьи — сестры-монахини Цецилия и Марго, обыкновенно гостившие у него на Пасху, но на этот раз, секретно уведомленные Лашапелем о безнадежном состоянии писателя, они поспешили в Париж, боясь, что к Пасхе его уже не будет в живых.

Главную роль в своей новой пьесе, роль Аргона — мнимобольного, играл сам Мольер. Он говорил несколько тише, спокойнее обыкновенного, но все-таки был неподражаемо комичен. Внимательно слушала публика, сдерживая порывы восторга, боясь пропустить хоть слово, следя за каждым его движением. Увы, она предчувствовала, что скоро не видеть ей уже своего любимца, что, играя на сцене, он приносит себя в жертву милому Парижу. Печаль проглядывала сквозь общее удовольствие, и многим друзьям Мольера хотелось, скорее, плакать, чем смеяться!

В пятницу семнадцатого февраля тысяча шестьсот семьдесят третьего года назначено было четвертое представление «Мнимого больного». Арманда, Иоделет, барон, де Круасси, сестры Марго и Цецилия, словом, все умоляли Мольера отложить представление, он отрицательно покачал головой:

— Оставьте меня! Должен же я наконец умереть! Ну и дайте мне умереть так, как я жил, — комедиантом! Господь Бог простит меня, если я предстану перед Его судом в пестром платье актера, расписанный золотой мишурой и румянами. Оправданием мне будет то, что я на сцене играл жизнь заблуждающуюся, безумную, но вечно милую человеческую жизнь! А вот другие из жизни делают комедию! Как, например, тот бедный, несчастный человек в «Бычьем глазе» за своей золотой решеткой! Его величие, знание, слава, любовь к искусству — все, все только комедия! Но из них самая печальная та, которую разыгрывает он теперь: комедия набожности!

Наступил вечер. Театр, по обыкновению, был полон. Давно Мольер не чувствовал себя так хорошо и не играл с таким увлечением, как сегодня. Хотя лицо его горело лихорадочным румянцем, но голос был чист, грудь дышала легко и свободно. Два акта прошли отлично, но в третьем, и именно в той сцене, где Аргон торжествует, избегнув ловушек жены, наступил кризис. Несмотря на грим, лицо Мольера страшно изменилось, слова прерывались, переходя от резких тонов в чуть слышное шептание, голос хрипел, было ясно, что идет последняя борьба между жизнью и смертью. Дрожь пробежала в рядах зрителей, панический ужас охватил его товарищей, они играли вне себя, опуская целые тирады, монологи, лишь бы скорее добраться до конца. Но вот и последняя сцена: Мольеру остается только произнести комическое «клянусь» Аргона… Ясно проговорил он его в первый раз, гораздо тише вышло во второй раз, но на третьем голос оборвался, умирающий вдруг выпрямился, поднял руки, и, устремив на партер долгий пристальный взгляд, упал с тихим стоном.

Комедия кончилась навеки…

Густая толпа народа теснилась на улице у дома Мольера, а из театра выносили умирающего писателя, покрытого румянами и предсмертным потом, в докторской мантии и шляпе.

— Мольер умирает! — разнеслось по Парижу.

Священник, за которым послали, отказался напутствовать комедианта. Сначала запретили даже хоронить его как человека, и только благодаря громкому протесту и настоятельным требованиям таких людей, как Лашапель, Буало, Вивон, Ламуаньон, духовенство уступило. Но все-таки надо же было чем-нибудь отомстить сочинителю «Тартюфа», человеку, с которым так напрасно боролись при жизни… Вечером двадцать первого февраля толпа оборванной черни, подкупленная духовенством, окружила дом Мольера, грозя помешать погребению, надсмеяться над трупом и снести жилище поэта до основания. Тысячу двести ливров золотом выбросила Арманда дикой орде, лишь бы купить мужу последний покой. Минутное затишье настало на улице, а там снова понеслись те же свирепые крики.