Людовик XIV, король - артист

Фелибьен, кажется, хочет ради этого празднества истощить весь свой запас удивления: «Когда Их Величества прибыли в эти места, роскошь и великолепие которых удивили весь двор... При входе в сад обнаружились... По мере приближения открывались... Если удивлялись, видя красоту этих мест, то еще более...» В самом деле, местность украшала празднество, само по себе полное удивительных эффектов, таких, например, как утренняя заря, которая зажигалась в конце праздника по мановению Людовика-Аполлона, сменяя собой фейерверк: «... столь великое число ракет.., как если бы это они заставили звезды скрыться, и празднество это подошло к концу, лишь когда день, ревнуя к превосходству столь прекрасной ночи, уже начал являться».

Итак, это празднество не имеет иной цели, кроме как продемонстрировать это волшебное место во всем его великолепии и тем самым указать на его творца.

И так же как празднество 1664 года вовлекло дворец и парк в начало кампании по их преображению (легкость, фантазия, барокко: грот Фетиды после «Волшебного острова»), точно так же «Большой Королевский Дивертисмент» знаменует начало второй части: после allegretto вот оно, andante uno poco piu maestoso[30].

Покидавшие Версаль придворные не могли знать, что фейерверк в последний раз освещал фасад дворца, являвшегося таким, каким он запечатлен на гравюре Исаака Сильвестра: король приказывает Лево окружить маленький дворец новым сооружением. Речь еще не идет, если верно судить, о том, чтобы апартаменты короля и королевы связали террасой; но это уже перелом в масштабе, тоне и стиле. Как всегда, когда речь идет о проектах Людовика XIV (Зеркальная галерея, внушительный фасад), будущее целиком определено, хотя никто, даже он сам, еще не имеет о том ни малейшего понятия. Мысль короля развивается сама из себя, разрастается, как тесто, которое поднимается; медленно, упорно она доводит до предела изначальные принципы, утверждается, как занесенная в организм болезнь. Ничто пока не дает оснований предвидеть неопровержимую мощь, которая предстает сегодня и духу, и взгляду; и тем не менее все уже здесь, в том, что сооружается вследствие «Большого Королевского Дивертисмента», между 1668 и 1672 годами, в то время как начинают рыть Большой канал, и круглый водоем становится бассейном Аполлона.

Ибо Аполлон отныне царит повсюду: над бассейном Времен года, над фигурами Месяцев и в личных покоях короля, изображенный Уассом на плафоне, в то время как вокруг него, пишет Фелибьен, «так как девиз короля — солнце, семь планет украшают семь частей апартаментов, так что на каждой представлены деяния героев Древности, связанные с каждой из планет и с деяниями Его Величества».

Но пока это долгое архитектурное продвижение направляется к новому рубежу, театр, музыка и танец уже готовы пересечь границу.

Король и его архитектор

Крайне трудно, можно сказать, почти невозможно с документами в руках проследовать за Людовиком XIV при возведении Версаля. Его присутствие повсюду угадывается, но оно почти неуловимо, если придерживаться источников. В период, когда все решается, когда мало-помалу создается ситуация настолько необратимая (даже если столь многих элементов еще недостает), что можно подумать, будто Версаль строится сам собой, в течение 1665—1674 годов доку менты настолько редки и их иной раз настолько трудно расшифровать, что часто возникает впечатление, будто кому-то доставляло удовольствие запутывать дела.

Позднее, в 1685 или 1687-м, когда построят мраморный Трианон, мемуары, рапорты, счета станут более многочисленными и, главное, более четкими: да, тогда можно будет оценить прямое влияние короля на то, что происходит; станет заметно, что он всюду присутствует, за всем наблюдает, всем управляет. Неужели Кольбер был менее аккуратен, чем Лувуа? Разумеется, нет. Но документы, который оставил нам первый, — не более чем памятки, резюме ситуации, записи, которые он делал для себя и которые, следовательно, умалчивают о том, что не составляло проблемы, или о том, что казалось очевидным — и что, к несчастью, не всегда является таковым для нас!.. Напротив, документы, которые достались нам от Лувуа, — это оплаченные счета или приказы, предназначенные для немедленного исполнения и потому сегодня, как и вчера, совершенно отчетливые. Это всегда так, и хотелось бы в истории Версаля располагать письмами Лувуа Мансару или другому подобному мастеру с такими же решительными началами абзацев, вроде: «Король хочет, чтобы...»; «Король также находит удачным...» И еще чаще: «Его Величество не хочет, чтобы верхние балюстрады Трианона строились бы из тоннерского камня и категорически желает, чтобы они были из камня из Сен-Лэ...»; «Его Величество недоволен эффектом, который производит здание со стороны сада...»; «Король приказал, чтобы это сломали... Его Величество хотел бы, чтобы это было что-то очень легкое...»; «Его Величество рассудил, что не годится, чтобы...»