Людовик XIV, король-артист

Вот единственная, истинная причина, которую все остальные лишь дополняют: Версаль — прежде всего место явления королевской славы. Конечно, она является повсюду: в Лувре, в Париже, во время торжественного выхода, на карусели, на полях сражений, в Дюнкерке, в Ганде — повсюду. Но место, где королевский нарциссизм мог расти, расцветать и трансформироваться — это Версаль: превращение — главный элемент. Несмотря на то, что ничего не меняется во дворце (розовый кирпич, белый камень, голубой сланец — то, что король и не хотел видеть измененным), все здесь несет печать того, чем стал Людовик XIV, и того, чем он станет. Даже план Версаля не перестают модифицировать, и он будет меняться: каменщики, о которых говорит маркиз де Сурш, еще долго будут здесь. Но эта четко различимая эволюция демонстрирует рост королевского величия: Кольбер, впрочем, хорошо это видел. Позднее увидим и мы, в связи с анекдотом о музыканте Делаланде: Людовик, возможно, бессознательно очень любит, когда можно сравнить то, что было, с тем, что стало: он требует от Делалан-да не вносить исправлений в старые мотеты, чтобы можно было оценить, насколько улучшилась служба в его капелле.

Именно этой славе («желанию славы» из «Мемуаров» Людовика XIV) Версаль должен служить театральной рамой. Начиная с «Удовольствий Волшебного острова» дворец стал театральной декорацией, имевшей столь большой успех в большой, с использованием машинерии пьесе на тему королевской славы, что должен принять свою окончательную форму — форму декорации, «сооруженной из прочных материалов», вроде той, вечной и неизменной, в Театро Олимпико в Виченце.

Все же, чтобы понять Версаль и его рождение, главное — видеть не статичный, а динамичный образ. Что Версаль не появился в один день, понимают все, но по-настоящему интересно следовать этапами долгого, почти двадцатилетнего развития оценивать оттенки и отличия каждого. На самом деле появление Версаля Людовика XIV невозможно понять вне трех больших празднеств, данных там в 1664, 1668 и 1674 годах, где явилась в своих непрекращающихся метаморфозах королевская слава. Каждое из этих празднеств — этап, ни одно не напоминает предыдущее. Облик Версаля каждый раз заново моделируется празднеством, которое задумывается: легкий и барочный между 1664 и 1668; более тяжелый и массивный от 1668 к 1674; уже королевский, уже полный величия после 1674 года; раздутый и расширившийся до пределов допустимого в 1679—1682 итак далее.

Ни одна из этих различных кампаний не предвещает следующую: нужно, чтобы мы всегда, в каждой точке пути, осознавали — Версаль непредсказуем. Никто не знает, никто не может даже вообразить, каким однажды станет то, что мы видим. Ни король, ни Кольбер, ни Лево, ни Мансар... В 1679 году, когда план размещения зданий уже готов, еще так далеки от того, чтобы представить себе последовательность событий, что даже не знают, что возведут Южное крыло: и воздвигают церковь, всю в мраморе, с плафоном Лебрена, столь неудачно расположенную, что будут вынуждены снести с трудом оконченное, чтобы освободить проход к строящемуся крылу.

Празднества сменяют друг друга, и Версаль меняется вместе с ними — его тон, его манера, его дух; но меняет их сам король. Каждое из празднеств, каждый из этапов строительства смоделированы личностью Людовика XIV — такой, какова она в данный момент. Он моделирует, исходя из того, что он есть, каким он себя видит или хочет видеть.

Король, поселившийся в Версале, — больше не молодой кавалер, в «Удовольствиях Волшебного острова» гарцующий рыцарем из эпопеи, блистательным, в перьях, на глазах Луизы де Лавальер. Он больше не Александр, не Руджьер. Он вскоре перестанет быть Аполлоном. Ему сорок четыре. Он не стар, но уже и не молод. Он пускает корни. Он устраивается и обосновывается. И поскольку он король, его правительство и двор устраиваются вместе с ним.

Вольтер уже это отметил, а Мишле подчеркнул, заострив, в своей манере: царствование Людовика XIV — двойное. В первой и второй его частях, граница между которыми пролегает около 1685 года, все столь различно — способ существования, образ жизни, занятия, одежда, вкусы, удовольствия, даже местопребывание, — что с трудом верится, что это были те же придворные и тот же король. Был двор легкий и почти фантастический, весь в лентах, в плюмажах, расшитых шароварах, гарцующий в честь короля, чей гордый вид, пыл и живость сумел передать только Бернини. Пребывали в Лувре, когда это было необходимо, а чаще — в Сен-Жермене и Шамборе; Версаль был привилегированным местом, где прекраснейшие празднества разбрызгивали в ночь бенгальские огни. Музыку писал Люлли. Он двадцать лет танцевал с королем; затем он создал оперу, чтобы на сцене появился трансформированный и возвышенный образ двора, превращенного в Олимп вокруг Людовика-Юпитера, Людовика-Марса и Людовика-Аполлона.