Людовик XIV

В конце концов Людовик уступает. Он поручает Бовилье уведомить Шамийяра о его опале, не решаясь сказать ему об этом лично. Он удваивает его пенсию и назначает пенсию его сыну. Шамийяр благодарит и покидает сцену. На его место назначен мало кому известный персонаж, ставленник мадам де Ментенон, управляющий делами пансиона Сен-Сир, Даниель Франсуа Вуазен де Нуаре.

Впервые в истории этого царствования министр смещен под давлением общественного мнения, поддержанного двором. Власть короля более не является абсолютной.

Уф!

Если больше нет возможности вести войну, нужно добиваться мира. Надеясь обойти непреодолимую четвертую статью, Большой совет решает продемонстрировать готовность идти на уступки и вывести из Испании все французские войска, что означает полностью лишить поддержки Филиппа V.

Это так позорно, что протестуют не только герцог Орлеанский и маршалы, но даже архиблагочестивый и пацифистски настроенный Бовилье, который не может скрыть своего смятения перед таким бесчестьем.

Людовик, утративший свою непреклонность, пишет Сен-Симон, «делает то, чего не делал никогда в отношении уже принятого решения: он приостанавливает действие своих приказов и собирает Государственный совет для новых консультаций».

После бурных дебатов принимается компромиссное решение: королю Испании решено оставить 25 батальонов.

Двенадцатого июня король обращается к своим подданным с удивительным письмом, явно вдохновленным римской историей, в котором объявляет, что всей душой желает мира, но враги вынуждают его продолжать войну. Послание это, оглашенное во всех уголках королевства должностными лицами и, прежде всего, кюре, которые находятся ближе других к народу, производит потрясающее впечатление:

«Всё королевство настолько охвачено мечтой о скорейшем установлении мира, что я считаю своим долгом ответить на преданность, каковую мой народ выказывал мне на протяжении всего моего правления, словами утешения, кои раскроют ему причины, всё еще мешающие получить желанный мир, который я хотел бы ему дать.

Чтобы установить этот мир, я принял условия, угрожающие безопасности моих приграничных провинций; но чем больше я выказывал сговорчивости и желания рассеять подозрения моих врагов, каковые они якобы питают в отношении моей силы и моих намерений, тем больше они предъявляли мне требований; таким образом, добавляя всё новые требования к изначальным… они ясно дали мне понять, что преследуют одну-единственную цель — расширить за счет моей короны соседние с Францией государства и получить возможность проникать внутрь королевства всякий раз, когда им выгодно будет начать новую войну. <…>

Я умолчу о тайных происках, имеющих целью заставить меня присоединиться к силам коалиции и заставить короля, моего внука, отречься от престола, если он добровольно не согласится вести жизнь частного лица. <…> Но хотя моя нежность по отношению к моим подданным не меньше, чем та нежность, которую я питаю к собственным детям, хотя я разделяю всё то горе, которое война принесла моим подданным, выказавшим такую преданность, и хотя я показал всей Европе, что искренне желаю дать моим подданным возможность наслаждаться миром, я убежден, что они сами отказались бы получить мир на тех условиях, кои равно противны как справедливости, так и чести ФРАНЦУЗСКОЙ нации.

<…> Я обращаюсь к архиепископам и епископам моего королевства с призывом еще более усердно молиться в своих епархиях; одновременно я хочу, чтобы мои подданные, проживающие на вверенной им территории, знали, что у них уже был бы мир, если бы только от моей воли зависело даровать им то благо, каковое они имеют полное право желать, но обрести которое можно лишь ценой новых усилий…»

Ритуал соблюден: король по-прежнему есть начало всего. Королевство есть его королевство. Народ есть его народ. Архиепископы и епископы — суть его архиепископы и епископы. Всё принадлежит ему; таков язык того времени, и изъясняться иначе невозможно. Тем не менее в этот момент от него не зависит ничего; всё зависит от тех, к кому он обращается: от примерно двадцати миллионов французов и француженок, из которых по меньшей мере 80 процентов неграмотны и которым нет дела до изысканной и торжественной прозы, принадлежащей перу Торси, хранившего в тайне сведения о состоянии переговоров, начатых три месяца назад.

Король сам сорвал завесу тайны, о необходимости хранить которую он столько говорил на протяжении своего царствования. Он объясняет ситуацию, он становится учителем. Он просит «свой» народ поддержать его, а не просто ему повиноваться. Он обращается к равным, призывает их в свидетели своих мирных усилий и злобной решимости врагов постоянно требовать большего. Эти враги, как и все прочие, всегда остаются его врагами («мои враги», пишет он); но обращение к чести ФРАНЦУЗСКОЙ нации (только это слово написано в тексте прописными буквами) уничтожает смысл этого притяжательного местоимения.