Людовик XV и его эпоха

Если Людовик XV и был кому обязан в этой чистоте своих нравов, то это регенту, человеку развращенному, погрязшему в пороках, который сумел предохранить юного короля, своего питомца, отданного под его защиту и покровительство, от той развратной жизни, которую сам вел. И как, должно быть, была довольна своей судьбой та бедная принцесса, которая была привезена из старого командорства Германии для того, чтобы сделаться королевой Франции, когда видела, что она была в одно и то же время женой и любовницей своего августейшего супруга! Мария Лещинская была для Людовика XV лучшей и красивейшей из всех окружавших его женщин, и плодовитость ее ясно доказывала согласие и взаимность супружеской любви. Через девять месяцев после вступления своего в брак с королем она родила, во-первых, дочь, затем, в следующий год, двух дочерей, потом сына, названного дофином, по случаю рождения которого давалось столько праздников, потом герцога Анжуйского, который родился на свет для того, чтобы укрепить за старшей ветвью королевского дома право наследовать престол Франции. За пять лет пять детей, тогда как отцу этого большого семейства не было еще и двадцати одного года!

И при всем этом король жил среди забав и удовольствий, среди любовных интриг. Все эти интриги, сплетаясь, составляли как бы род сети, в которую попадалось сердце каждого, исключая сердце короля: Мария Лещинская была для него единственной любовью, охота – единственным его удовольствием.

Охотничьи поезды времен молодости Людовика XV со всеми этими кокетливыми амазонками, принимавшими в них участие, имели в себе что-то волшебное, баснословное. На охоте короля обыкновенно присутствовали принцессы Шароле, Клермон, Сан, графиня Тулузская, славившаяся своей красотой, все те героини талантливой кисти Ванлоо, которых он сохранил для нас живыми через сто лет после этой баснословной эпохи, – все те охотницы, влюбленные, как Калипсо, и не так целомудренные, как Диана, которые объезжают леса – Рамбуйе, Венсеннский, Булонский, Версальский и Сатори не в колясках, как то делали Монтеспан и Ла Вальер, но на лошадаях, напудренные, убранные в жемчуг и рубины, одетые в богатые амазонские платья, с тонкой зашнурованной талией, с маленькой треугольной шапочкой на голове, кокетливо наклоненной на правое ухо, с длинными шлейфами, касавшимися земли, которые, однако, не скрывали хорошенькой ножки, вооруженной маленькой золотой шпорой.

Но эти охоты, нужно заметить, не всегда проходили благополучно: олени и кабаны дорого продавали свою жизнь знатным охотникам, преследовавшим их с оружием в руках. На одной из этих охот был убит граф Мелен, обожатель девицы де Клермон, но на хорошенькую принцессу смерть графа так мало подействовала, что герцогиня Бурбонская решилась даже сказать на другой день королеве:

– Не думайте, чтобы принцесса Клермон заметила, что обожатель ее умер… Она сделала вид, что ей все равно – жив он или нет!

Затем, по возвращении с охоты, кавалеров и дам встречали во дворце новые удовольствия – шумные и веселые ужины и картежная игра, продолжавшаяся далеко за полночь, игра более серьезная и азартная, чем во время дня, где золото лилось на столы обильной рекой. Король был такой же охотник до карт, как и предок его Генрих IV, только Генрих IV всегда выигрывал, а Людовик XV иногда был в проигрыше. В последнем случае король относился к своему министру Флери. Флери хотя и ворчал, но не мог отказать в уплате кому следует проигрыша короля, ибо рассчитывал, что для его честолюбия гораздо полезнее, если король будет проводить время на охоте и за карточным столом, нежели заниматься государственными делами.

Заметим здесь, что во всех этих собраниях господствовала большая вольность как в обращении, так и в словах. Подобная вольность была в большой моде в ту эпоху. Принцесса Палатинская и герцогиня Бургундская первыми подали пример называть все предметы по их настоящим именам, хотя и не всякий предмет можно назвать в образованном обществе настоящим его именем.

Приведем здесь читателю пример вольности в разговоре того времени.

Однажды вечером, по возвращении с охотничьей прогулки, одна из дам, будучи беременной, почувствовала первые боли родов, что означало скорое разрешение ее от бремени. Все испугались. Это случилось в Ла Мюетте, и потому даму невозможно было тотчас отвезти в Париж и даже, быть может, не имели времени послать за доктором. Король был в большом беспокойстве.

– Ax, Боже мой! – воскликнул он. – Если, как говорят, этой даме нужна скорая помощь, кто же возьмется быть ее акушером?

– Я, государь, – отвечал ла Пейрони, придворный лейб-хирург, находившийся при этом случае. – Мне не раз случалось принимать новорожденных.

– Да, – возразила девица де Шароле, – положим так, но это дело требует практики… А вы, может быть, от нее отстали?

– О! Не беспокойтесь, сударыня, – отвечал ла Пейрони, оскорбившись замечанием девицы Шароле. – Мы не забываем вынимать!..