Люфт. Талая вода

– Ну кто виноват, что у тебя мои гены? Будешь полной, женихов табунами зато водить не станешь. Хотя… в эту лачугу… да и к тебе никто не пойдет. Ну-ка, быстро вытерла слезы и марш натирать морковь. Мне нужно приготовить из нее котлеты.

– Мне дописать немного… – девочка едва говорила, стараясь сдержать слезы.

Аннетт застыла, сжалась. Внутри разлились горечь и обида. Все вокруг стало тупиковым… ни сбежать, ни вырваться. Захламленная комната, мешковатая школьная форма с потертыми локтями и коленями. Сломанный торшер, перевязанный тряпкой, чтобы держался и мог хоть немного осветить стул, служащий столом для уроков.

– Какие задания-то? Есть нужно! Потом своими бумажками будешь баловаться. Пойдем!

Ани хотелось помочь, утешить, но за дверью показалась новая квартира. На этот раз аккуратная, просторная, наполненная солнечным светом и легкой осенней прохладой. Казалось, вот оно, спасение. Может, история девушки изменилась, теперь она живет в другом месте, там, где ей будет лучше.

Эти мысли очень быстро развеялись. Рядом с широкой аркой прятался мальчик. Он прижимался к стене, надеясь, что учащенное и взволнованное дыхание не выдаст его. Подслушивал.

– Мы хотели девочку, девочку, а не вот это вот, – женщина тяжело вздохнула. – Одни проблемы, одни хлопоты. Родись малышка, все было бы иначе. А что теперь? Теперь он виноват в нашем разводе. Я так больше не могу!

– Ты ведь прекрасно понимаешь, дело…

– Помолчи, будешь его оправдывать! Ты ушел к ней, потому что у Рины есть дочь! Дочь, о которой ты всегда мечтал. А это так, случайно получилось. Я сдам его в пансион. Ты его оплатишь, и забудем обо всем. Не было ни нас, ничего не было.

Слова женщины с желчью вылетали изо рта. Хотелось провалиться сквозь землю, осознавая, каково этому парню. Ани понимала, что родителям откровенно плевать на него. И ни деньги, ни красивая комната не наполнят юное сердце теплом.

Она сделала шаг, и все вновь превратилось в кашу, размылось, размазалось.

– Ты видишь жизни, ты чувствуешь их горести. Но у каждого свой путь. Им нужна поддержка, а не жизнь вместо них.

Аннетт хотелось сказать, что она так не думает, что просто помогает, и не более. Вот только внутри что-то подсказывало: все не так. Аннетт чувствовала, жила… старалась придумать, как выйти из ситуации, будь она на их месте.

Она хотела что-то сказать, подобрать слова, согласиться, но ничего не выходило. Руки сами собой открывали следующие двери…

В темной комнатке ютились две девочки. Они успокаивали друг друга, стараясь согреться в куче разбросанных вещей. Их оставили одних на пару дней, чтобы съездить в гости без «утяжеления».

После – мальчишка, который перелез через забор и что есть мочи бросился прочь. Прочь от сырого подвала и родителей, не различающих жизнь и иллюзии.

Затем была испуганная школьница, которая подперла дверь своей комнаты и упрямо зажимала уши, чтобы не слышать ругани родителей.

Все перемешалось, стало кашей, болотом, затягивающим в ил, накрывающим болью и беспокойством. Гулкие удары сердца напоминали, что она жива, что все это просто сон, сон…

Аннетт оглянулась, постаралась пройти сквозь узкий проход между шкафами. Ей точно нужно двигаться, стремиться выйти, уберечь себя.

Как только в конце комнаты показалась узкая зеленая дверца, Ани набрала как можно больше воздуха и побежала вниз по лестнице в надежде, что происходящее останется за ее спиной, что эти вспышки жизней остановятся, что ее калейдоскоп наконец-то закроет тень, скрывая разноцветные и болезненные блики чужих историй. Ей хотелось покоя.

Сердце предательски сжималось, стоило признать, что и Роберт, и Молли были правы – она перестала быть собой. Даже сейчас, отчетливо понимая, что это сон, Аннетт продолжала вселяться в тела других людей. Аннетт стала той самой черной тенью, впитывающей горе, боль, страх и волнения. Она губка, наполненная вязкой и липкой субстанцией, которая уже никогда не покинет ее душу.

Оставалось лишь верить в тепло, прислушиваться к собственному дыханию и медленно считать от десяти до нуля в надежде, что ее вытащат из этого кошмара. В надежде, что у нее есть шанс вырваться.

– Нельзя заглушить свое горе, утопив его в чужом. Оно накроет волной, скроет под толщей эмоций, опустит на дно и погребет в иле. Хранить тепло и отдавать – разное. Ты чувствовала, знала, тебя предупреждали. Пора прощаться. Пора.

Аннетт уже где-то слышала этот голос. Низкий, бархатный, спокойный… но сейчас, едва дыша от переживаний, не могла сказать, кому он принадлежит.

Эпилог

Все замедлилось, исчезло. Тело стало невыносимо тяжелым, ощутимым. Аннетт проснулась. Сбитое дыхание и учащенные удары сердца напоминали о тяжелом сне.

Ей казалось, что она все еще дышала чужими легкими, говорила не своими устами, жила не своей жизнью. Но чем дольше Ани всматривалась в колыхание веток за окном, прислушивалась к равномерному звуку стрелки часов, тем отчетливее понимала – все в порядке.

Хотелось верить, что бояться нечего, что все позади.