Люфтваффельники

Витя Копыто ворвался в роту как реактивный истребитель, как метеор, обгоняя грохот своих собственных тяжеленных армейских сапог, замечу, что — легендарных сапог — по 6-ть металлических подковок на каждом. Он оставил за собой широко распахнутую входную дверь и снесенную напрочь тумбочку дневального, причем, снесенную вместе с дежурным по роте, который беспомощно барахтался на полу, придавленный этой громоздкой тумбочкой.

Шум был такой, будто обвалился потолок во всей казарме, и не иначе как вместе с межэтажными перекрытиями. Все курсанты хаотично побросали насущные воскресные дела и, поддавшись общей панике, бросились в центральный коридор, чтобы срочно покинуть разрушающееся здание, но натолкнулись на взъерошенного и крайне возбужденного курсанта Копыто. Витя остановился на «взлетке» — центральный коридор, и заорал дурным голосом.

— Мужики! Агдам! АГ-ДАМ! АГ-дам! Аг-ДАМ! АГДАМ! АГДАМ!

Он прыгал на месте, топал ногами, закатывал глаза, рвал на себе гимнастерку, заламывал руки, слюна летела в разные стороны. Ребята обступили орущего благим матом Витьку и загалдели, пытаясь перекричать Копыто, друг друга и самих себя.

— Какой Адам?

— Кому как дам? За что?

— Дам! Что?

— Давай!

— АКа? Чей АКа?

— Дамы?! Какие? Где дамы?

Шум стоял невообразимый. Витя Копыто видя и осознавая, что его не понимают и наша общая реакция на его судьбоносное и эпохальное известие абсолютно неправильная, тоесть — не совсем такая, какая должна была бы быть, тогда он взял себя в руки и перестал судорожно биться в истерике, вдохнул воздуха поглубже и заорал, что было дури.

— Молчать!

Услышав знакомую до боли команду, все курсанты сразу притихли и уставились на взлохмаченного и взъерошенного Виктора. А тот, дождавшись относительной тишины, торжественно и важно продолжил.

— Молчать! Всем слушать меня! Дети мои! Я принес важную весть! Даже не так — архиважную! Не побоюсь этого слова — эпохальную, дерзновенно фантастическую и долгожданно желанную!

Витя сделал многозначительную паузу, оглядел недоуменно затихших ребят и, чеканя каждое слово, вкрадчиво продолжил.

— Дети мои, боевые соратники! Прямо за забором училища, на железнодорожной сортировочной станции, где сейчас 22-е классное отделение разгружает вагон со стиральным порошком «Сумгаит», на запасном пути стоит цистерна с «Агдамом». Стоит одна-одинешенька, никому ненужная, заброшенная и всеми забытая, но абсолютно полная портвейна «Агдам»! Все понятно?! Агдам! Да-да, Агдам! Это Агдам! И 22-е отделение, между прочем, его уже вовсю дегустирует. Качество?! Во!!!!

Виктор вскинул вверх обе руки со сжатыми кулаками и оттопыренными большими пальцами.

Вопль дикого восторга и яростного негодования дружно вырвался из наших глоток. Восторга — потому что вино, а негодование — потому что оно было во рту не у нас, а у ребят из 22-го отделения 2-й роты. В расположении нашей роты начался невообразимый шум, гвалт и вселенский хаос. Все курсанты пришли в неописуемое возбуждение. Еще бы, на дворе перестройка и сухой закон, очереди за водкой длиннее, чем в мавзолей Ленина. А тут такое сокровище! И без присмотра. Фактически ничье, значит общее — НАШЕ! И его уже пробуют. Но, не мы! Аааааа!

Агдам — душистый портвейн, мечта утомленного путника! Целая железнодорожная цистерна! И все это великолепие на расстоянии вытянутой руки, всего-то пару километров от забора училища. А забор, преградой для нас, никогда не являлся. Тьфу!

— Витя! А цистерна большая? Нам хватит?

— А хрен его знает! Тонн 20–30 не меньше, но 22-е прислало гонцов во 2-ю роту, и все живые, уже побежали на станцию с фляжками. Даже наряд ломанулся. В казарме только один боец на тумбочке остался и тот на грани истерики. Надо спешить, а то всем не хватит. «Двойка» все выжрет!

В роте началась форменная паника, почти 144 курсанта суетливо метались по огромному помещению, разыскивая свои личные 850 граммовые фляжки, заброшенные в тумбочки и чемоданы, и кто его знает еще куда. Кто-то тащил ведра из туалетов, в коридорах активно потрошили пожарные огнетушители ОУ-10. Все банки, склянки, бутылки, канистры опустошались и быстро ополаскивались в умывальнике. Серебряная пудра была безжалостно высыпана в кулек из газеты «Красная звезда», освободившаяся 3-х литровая банка заняла место под мышкой у сержанта Валеры Гнедовского. Дефицитный клей ПВА, который доставался всеми правдами и неправдами, просто тупо слили в туалете в ближайшее очко, но зато освободили 40-ка литровую флягу.

В казарме царствовала суета и истеричная нервозность. Из каптерки извлекли древние 20-ти литровые армейские термосы, заросшие со временем зеленой лохматой плесенью — а-ля-пенициллин, и наждачной бумагой быстро оттерли пораженную грибком алюминиевую поверхность до первозданного матового блеска.