Льюис Кэрролл

На понедельник 19 августа был назначен отъезд в Петербург, и накануне друзья отправились в Успенский собор Московского Кремля, где должен был служить литургию епископ Леонид. Они рассчитывали встретить его у входа, надеясь пройти вместе с ним, но их ждал человек, который по поручению епископа провел их в храм. Лиддон записывает в дневнике: «Во всё время службы лицо епископа сияло дивным светом духовной красоты». Служба, начавшаяся в десять часов утра, продолжалась почти два с половиной часа. Не дожидаясь ее окончания, Доджсон ушел, так как хотел поспеть в англиканскую церковь; Лиддон остался до конца.

Побывав на вечерней службе в Британском посольстве и напившись чаю у гостеприимной четы Пенни, друзья отправились в гостиницу пешком и прошлись по Кремлю. Чарлз записывает: «В последний раз мы любовались прекрасной анфиладой этих зданий в самое, возможно, прекрасное для них время: в холодном и чистом свете луны стены и башни ярко белели, лунный свет бросал на позолоченные купола блики, которые выразительнее солнечных, ибо тень от них не так темна». Лиддон так описывает эту прогулку: «Мы прошли Кремлем при свете луны. Ночь была необыкновенно прекрасна; в памяти у меня запечатлелось таинственное очарование центральной группы этих церквей и дворцов, которые я никогда не забуду». В Москве в ту пору стояла жара, и Лиддон отмечает, что в этот день воздух в Москве сух и прозрачен, словно в Италии. «В Англии такое редко увидишь», — прибавляет он.

Двадцатого августа, на день позже запланированного срока, в два часа пополудни наши путешественники отбыли в Петербург, провожаемые добрыми пожеланиями преподобного Пенни и его супруги, которые пришли на вокзал и, словно настоящие москвичи, вручили им на дорогу бутылку вкуснейшей наливки собственного приготовления.

Поезд останавливался в Клину, где продавали множество расшитых сумочек и туфель, в Твери и в Любани, где путешественников ждал легкий — Лиддон назвал его «предварительным» — завтрак. В пути Лиддон разговорился с «дружелюбным русским», поведавшим ему о том, как он мечтает об объединении христианского мира. Он присутствовал на праздновании юбилея в Троице-Сергиевой лавре и очень сожалел, что английских гостей не было на угощении в трапезной.

Места у англичан были спальные, но, к несчастью, третий пассажир, оказавшийся с ними в купе («судя по всему, человек с положением», замечает Чарлз), был простужен и, несмотря на жару, возражал против открывания окна. В результате Чарлз как прирожденный англичанин «предпочел отдыху в духоте купе усталость и свежий воздух на площадке в конце вагона». Лишь в пять часов утра он вернулся в купе, где ему удалось час поспать.

И снова Петербург: гостиница Клее, которая оказалась переполненной; «Русский отель» (Hotel de Russie); визит к мистеру Мюру; посещение Исаакиевского собора, с высоты которого друзья любовались «видом этого величавого города»; безуспешные попытки связаться с различными людьми, в том числе с графом Дмитрием Андреевичем Толстым, тогдашним министром народного просвещения и обер-прокурором Святейшего синода; еда в ресторанах — то в «великолепном заведении Бореля» на Большой Морской, где за пять рублей им подали первоклассный обед с бутылкой бургундского, то в «Доменике» на Невском; катание на островах, «где обитают высшие классы — в прекрасных небольших особняках, вокруг которых разбиты очаровательные сады, откуда с приближением зимы каждый цветок придется убирать в помещение». Чарлз замечает, что избранный ими маршрут, видно, моден среди людей света, и сравнивает его с лондонским Роттен-Роу.

Граф Путятин, с которым Лиддон тщетно пытался встретиться ранее, приехал к нему с ответным визитом и, услышав, что друзья хотят осмотреть Эрмитаж, вызвался свезти их туда. Он показал им не только саму галерею, но и Зимний дворец, часовню, апартаменты, в которых останавливался принц Уэльский, когда в ноябре 1866 года приезжал в Петербург на бракосочетание своей невестки Дагмар с цесаревичем Александром, и прочие места, недоступные обычным посетителям. В Эрмитаже друзья уделили особое внимание произведениям Рембрандта и, конечно, русских художников, которые они не успели осмотреть в прошлый раз. Чарлз описывает полотна, поразившие его воображение: