Льюис Кэрролл

«Непочтительность, с которой иногда обращаются с такими темами как в театре, так и вне его стен, отчасти может быть объяснена тем, что ни одно слово не имеет неразделимо закрепленного за ним значения; слово означает то, что подразумевает под ним говорящий, и то, что понимает под ним слушающий, и это всё». Подобные идеи Кэрролл уже развивал в работах, опубликованных ранее. Интересно добавление, сделанное автором: «Эта мысль может послужить для того, чтобы уменьшить ужасное впечатление от некоторых слов, используемых низшими классами, которые (и это утешает) представляют собой набор бессмысленных звуков»[158].

Кэрролл останавливается на некоторых спектаклях, входивших в то время в репертуар ведущих театров. Большую часть из них он одобряет, с радостью отмечая реакцию зала, освистывающего злодея и тепло встречающего героев, творящих добро. Впрочем, к величайшему сожалению автора, на подмостках не всё благополучно.

Его смущает слишком частое употребление на театральных подмостках клятв или фраз, «произносимых пренебрежительно или в шутку», в которых имя Господа упоминается всуе. Вину за это, полагает Кэрролл, следует возложить скорее на общество, чем на театр. Его современники постоянно употребляют для простого подшучивания такие фразы, как «Бог мой!», «Господи Боже!». Подобное употребление он находит и у Шекспира, и даже «у такой утонченной писательницы, как мисс Остин, которая может заставить молодую леди сказать: „Господи, как мне должно быть стыдно, что в тридцать два года я еще не замужем!“ („Гордость и предубеждение“). Когда подобные слова довольно часто употреблялись в разговорной речи, они не несли никакого смысла, однако, произносимые со сцены в наши дни, они режут слух».

Протестует Кэрролл и против насмешек над священниками, которые нередко встречаются в музыкальных пьесах знаменитых Гилберта и Салливана, хотя и отмечает, что именно им публика «глубоко обязана и благодарна за чистый и здоровый смех». При этом он оговаривается, что не защищает служителей культа от насмешек, когда они того заслуживают. Но его приводит в гнев веселая песенка в оперетте Гилберта и Салливана, исполняемая хором невинных девочек, которые повторяют проклятие капитана: «Он сказал: „Черт меня побери!“». Но, пожалуй, более всего писателя сердят шутки и анекдоты, рассказываемые священнослужителями, в «которых знакомые библейские фразы превращаются в гротескные пародии». Он взывает к тому чувству пиетета, которое столь необходимо соблюдать в жизни и на сцене — особенно на сцене.

Кэрролл по-прежнему дружил с детьми, среди которых было немало юных актеров. Вера Беринжер заслужила известность исполнением Седрика в инсценировке «Маленький лорд Фаунтлерой» по повести Франсис Ходгсон Бёрнетт. Как-то она отдыхала на острове Мэн, и Кэрролл послал ей стишок, в котором обыгрывал слово Man.

«Мэн, о Мэн!» — пела мисс молодая,
Летним поездом вдаль отъезжая.
Встрепенулись мужчины,
Но не вижу причины:
Остров Мэн — имя дальнего края[159].

Это пятый лимерик из написанных Кэрроллом, других до нас не дошло. Тут, конечно, возникает вопрос, знал ли Кэрролл стихи Эдварда Лира, автора множества нонсенсов, и был ли знаком с ним лично. Нам об этом не известно решительно ничего. В дошедших до нас дневниках Кэрролла имя Лира не упоминается. Судя по всему, два признанных мастера нонсенса не только не встречались, но и никак не выразили своего отношения к творчеству друг друга. В письмах Кэрролла и Лира также нет упоминаний друг о друге. Правда, Лир по причине своего слабого здоровья жил в основном в теплых странах и в Англию приезжал нечасто, в то время как Кэрролл, если не считать путешествия в Россию, не бывал за границей. Они были совсем разными, да и произведения их, в сущности, были несхожими.